Исповедь старого молодожена - Олег Батлук

Доставив семью на место, первым же поездом я спешу обратно в Москву. Встречать холостяцкий Новый год.

Сначала я собираю все женины цветы в кучу и отправляю их в угол в цветочное гетто. Иначе моим носкам совершенно нет места разбрасываться.

Затем я очищаю квартиру от детских игрушек. Игрушки повсюду – там, где должны быть мои разбросанные носки. Эти две субстанции, игрушки и носки, используют одинаковую тактику захвата мира. Итак, игрушки также ссылаются в игрушечное гетто, в другом углу.

Далее я надеваю семейные трусы. Те самые, которые достались мне в наследство от прадеда. Те самые, которые я завещал псковскому десантному училищу на парашюты после моей смерти. Те самые, в которых мою первооснову не найти даже во время самой смелой прелюдии. Те самые, из-за которых жена грозит мне Гаагским трибуналом.

После этого я заказываю еды из любимого крафтового, артхаусного, дико аутентичного ресторана, из «Макдоналдса», примерно «Газель». Через пять часов мне привозят восхитительные холодные бургеры: посиневшие котлеты неуверенно выглядывают из-под каменных булок с немым вопросом: «А мы все еще официально котлеты?»

Затем я включаю на всех двух телевизорах и трех девайсах футбол. Даже если его нет. Я все равно включаю на них что-нибудь, хоть белый шум. Так прогрессивное человечество в моем лице мстит жене за «Пусть говорят» и Артему за «татара-тара-тара-татара-тара-тара» (для непосвященных – заставка к «Маше и Медведю»).

Наконец я решительным жестом сметаю с нашего единственного письменного стола горы канцелярских принадлежностей и картона (жена занимается «скрапбукингом», объяснять не стану, а то сорвусь) и размещаю на нем свою Болдинскую осень: томик Пушкина, лампу с зеленым абажуром, чай в подстаканнике и бюст Сократа, который я купил по случаю в дьюти-фри в Афинах, поэтому Сократ вполне может оказаться Демисом Руссосом. Все это – антураж для великой книги. Ведь смешно представить, чтобы великие книги писались под «Пусть говорят» и «татара-тара-тара» в сопровождении Артема, собакообразно висящего на ноге.

Вместо всего этого можно было бы, конечно, банально нажраться, но я не пью, отсюда такие сложности.

Однажды летом я в очередной раз отвез семью в деревню и один вернулся в Москву.

И вот он опять наступил, триумф мужицкого фэншуя, холостяцкий Новый год: в каждой руке – по «Биг Маку», на телевизорах – белый шум, ветер из настежь распахнутого окна (которое, к слову, в мирное время нельзя открывать настежь, чтобы не застудить чахоточную герань) раскачивает штору и семейные трусы (трусы – с бо́льшим усилием), цветы шепчутся с игрушками по углам друг с другом «а не охренел ли он», вокруг торжественно свисают гирлянды носков, в основном, непарных, и посреди этого великолепия я – победоносно вздымаюсь над Болдинским столом, через пять минут Нобелевский лауреат по литературе.

Будь я слоном (а судя по весам, пока еще нет), издал бы носом победный рев.

Но в этот раз что-то пошло не так. Мои гигантские уши тяжело легли на плечи, а хобот понуро ковырял крошки на полу.

Праздника не было. Катарсис не наступил. Не то чтобы он наступал в предыдущие годы, но раньше пара другая эндорфинов все же пробегала мурашками по спине от вседозволенности.

Сократ на Болдинском столе испуганно озирался и недовольно морщился: ему было явно неуютно в обществе зеленой лампы, вызывающе-классического Пушкина, подстаканника и, особенно, Демиса Руссоса, проступающего сквозь его собственные черты. Всем своим видом старик намекал: так книжки не пишутся. Он еще хотел процитировать «когда б вы знали из какого сора», но осекся, сообразив, что не должен знать стихи Анны Андреевны. И в этот момент я вспомнил, как под «Пусть говорят», «татара-тара-тара» и, особенно, под Артема, собакообразно висящего на ноге, через меня шли тексты, поездами, длинными составами из ниоткуда в никуда.

Я вскочил и в режиме перемотки назад смел с письменного стола свою Болдинскую осень, вернув на него женин скрап-ядрить-его-букинг, восстановив все на прежних местах с точностью до скрепки; включил на трех девайсах «Машу с медведем», а на телевизорах Малышеву вместо отсутствующего на тот момент в эфире «Пусть говорят» (тем более, психическое здоровье можно равно успешно потерять и там, и там); доверху забил мусорное ведро бургерами без признаков жизни (ведро моментально превратилось в поучительную аллегорию моего желудка) и достал из холодильника завещанную женой морковку; живописно разбросал игрушки в комнате сына, так что получилось даже лучше, чем у него (а ведь Артем – чемпион нашего района по скоростному замусориванию детской); наконец я водрузил обратно цветы, а носки отправил в носочное гетто, где некоторые непарные особи неожиданно нашли свою вторую половину.

Я сидел на полу посреди восстановленной разрухи и довольно мурлыкал себе под хобот, опровергая скептиков, не верящих в мурлыкающих слонов: все-таки нет ничего лучше на свете, чем контролируемый хаос семейной жизни.

Однажды перед своим очередным отъездом в деревню жена оставила мне в морозилке мои любимые сосиски.

– Оставляю, – говорит, – в морозилке твои любимые сосиски.

И уехала.

Целый день на работе я жил мечтой об этих сосисках. Представлял себе их идеальные формы. Грезил о том, как они будут кипятиться. Как потом они треснут вдоль, испустив сок. Как я искупаю первый кусок в кетчупе и отправлю в рот.

Наконец великий момент настал.

Я поставил на огонь кастрюлю с водой, надел смокинг и включил Адель. Дрожащими руками я открыл морозилку.

А сосисок нет.

Какая-то страшная рыбина, деревянные ягоды, неустановленная субстанция в пакетике и все. Сосисок нет. Жена что-то перепутала.

Я стоял посреди кухни вселенски одинокий, и меня душили колючие слезы.

Какие же они все-таки вероломные создания, эти женщины.

Она же… она же… она же элементарно бросила меня умирать с голоду.

Как-то раз вечером после работы, когда я беспризорничал без жены и ребенка в Москве, я заскочил за покупками в супермаркет экологически чистых продуктов. Я вообще такой, современный: считаю, что нужно жиреть на экологически чистых продуктах. Купил пельмени, оливье, торт. Все экологически чистые.

Принес это домой, сервировал пол, сижу, наворачиваю, мурлычу от безнаказанности.

И тут вдруг звонок на мобильный телефон. Жена.

– Привет, – говорит, – ну, как там пельмешки?

«Совпадение», – подумал я.

– А оливье?

«Совпадение», – подумал я.

– А торт?

«Мамочки», – подумал я.

Я начал потеть. Что еще она обо мне знает?

– Привет, – отвечаю.

А сам встал и начал барражировать на цыпочках по квартире в поисках камер и жучков.