Иван Грозный и Девлет-Гирей - Виталий Пенской

Вслед за этой новостью пришла другая, от путивльского наместника князя П. Татева. В ней говорилось, что «…сторожей на Обыкшенской да на Балыклейском громили татара человек с пятьсот и голову их Капусту Жидовинова взяли да товарищев их дву человек убили…». По всем признакам в Поле собиралась большая гроза, и в Москве отнеслись ко всем этим известиям чрезвычайно серьезно. На «берег» была послана большая 5-полковая рать во главе с воеводой, боярином князем И.Д. Вельским, которой было приказано занять позиции в треугольнике Коломна—Кашира—Серпухов. Приведена была в готовность и опричная рать, большая часть которой (4 полка) встала в Калуге. Украинные воеводы получили указание в случае попытки противника прорваться к «берегу» идти на сход с «большими» воеводами. В противном случае они должны были биться с врагом самостоятельно при поддержке «меньших» воевод. Сам же Иван и его старший сын намеревались выступить в поход навстречу крымскому «царю», «дождався подлинных вестей».

Вскоре стали поступать и «подлинные» вести о намерениях противника. Данковские воеводы И.П. Шуйский и Ф.В. Шереметев прислали станичного голову Г. Коробьина. Тот доложил государю, что «…не доехал он до Донца Сиверсково верст за дватцать и увидел пыль великую от Донца, и гоняли ево крымские люди вверх Уразова сентября в 3 день, а по сакме он, Григорей, сметил тысечь с тритцать». Другой голова, А. Ратаев, отписывал в Москву, что «…прибежал к нему оскольской казак Ивашко Матвеев, а сказал видел де он вверх Котла и по Тудони сентября в 7 день многих крымских людей, а по сакме де сметил тысечъ с тритцать, а бито тритцать дорог до Черной земли, опричь обапольной сакмы». Затем в Москву были доставлены донесение новосильского воеводы князя А. Палецкого и показания взятых его людьми пленных. Выяснилось, что утром 12 сентября 6 или 7 тыс. татар пришли под Новосиль и, простояв под городом до вечера, ушли обратно в степь. Пленники же на допросе показали, что сам хан вместе со своими сыновьями и мурзами вышли из Крыма три месяца назад, намереваясь совершить набег на «государеву украйну». 16 сентября, получив грамоту от князя И.Д. Вельского, в которой сообщалось о намерении хана идти на Тулу и Дедилов, Иван Грозный покинул Александрову слободу и пошел «против недруга своего крымского царя и царевичей со многими людьми искати прямово дела». Если верить А. Шлихтингу, то Иван двинулся на «берег» во главе 20-тысячного войска.

Однако ожидаемого «прямого дела» не случилось. Что же случилось? Интересно понаблюдать за тем, как расценивали этот случай отечественные историки. Первый вариант сценария гласит, что хан, узнав о том, что его намерения раскрыты, повернул с главными силами обратно, не доходя до русской границы. Так полагал, к примеру, Р.Г. Скрынников. В.П. Загоровский, напротив, считал, что Девлет-Гирей вовсе не выходил в поход. Склоняется к этой точке зрения и А. В. Виноградов. По нашему мнению, все же прав был Р.Г. Скрынников — пленных татар допросили с пристрастием, и вряд ли они стали бы скрывать правду, равно как и станичники не стали бы преувеличивать силы противника, обнаруженные в Поле. Обращает на себя внимание и такой примечательный факт, как стремление татар любой ценой не допустить обнаружения своих главных сил русскими сторожами. И все это ради того, чтобы напугать Ивана Грозного призраком тьмочисленного татарского воинства?

Но вернемся обратно в осень 1570 г. Прибыв 19 сентября в Серпухов, Иван IV простоял там в ожидании новых вестей о неприятеле 3 дня. Вскоре выяснилось, что к тому времени, как Иван прибыл в Серпухов, татары уже отступили домой. Отметим, правда, что не все неприятели последовали за ханом. Во всяком случае, в конце октября 2,5 тыс. самых голодных и недовольных отсутствием какой-либо добычи татар собирались напасть на стародубские и почепские места, и «по вестям» Иван Грозный отправил на помощь тамошним воеводам Ф. Нагого. Но это будет несколько позже, а пока разгневанный царь созвал 22 сентября военный совет с целью решить, что делать дальше и как получилось так, что тревога, поднятая в первых числах сентября, оказалась ложной. Р.Г. Скрынников предположил, и в этом есть определенный, и весьма серьезный резон, что гнев царя был вызван не столько тем, что ему понапрасну пришлось поспешно скакать по осенним дорогам из слободы на берег, и не вздорным нравом и психической неуравновешенностью (как полагал, к примеру, В.П. Загоровский), а тем, что он напрасно отменил свой поход на Ревель, безуспешно осаждаемый с конца августа 1570 г. его вассалом-«голдовником» и родственником герцогом Магнусом. Так это было или не так, сегодня уже неважно, но вот разобраться с причинами, почему неприятель был потерян — нужно было обязательно. Как писал В.В. Каргалов, возлагая отвественность за провал на «польских» сторожей, «случай был чрезвычайный, и отнестись к нему следовало со всей серьезностью — сторожевая служба явно не справилась со своей задачей. Требовалась ее коренная реорганизация…» На наш взгляд, дело было не столько в самой сторожевой службе, сколько в неумении конкретных воевод, по мнению В.П. Загоровского — И.Д. Вельского, правильно воспользоваться той информацией, которую с риском для жизни доставляли станичники, но тем не менее ситуация и так, и этак все равно была неприятной.

Эта реорганизация была поручена опытному воеводе князю М.И. Воротынскому, ветерану многих кампаний, будущему главнокомандующему русским войском в 1572 г. Не вдаваясь в подробности реформы сторожевой службы, отметим лишь, что она была призвана, судя по всему, упорядочить и придать большую регулярность сторожевой службе, что складывалась постепенно еще со времен Василия III.

В заключение отметим, что события 1568—1570 гг., ставшие своеобразной прелюдией к еще более грандиозным по своим последствиям событиям 1571 и 1572 гг., интересны еще и тем, что позволяют в общих чертах представить устройство обороны государевой «украйны» в конце 60-х — начале 70-х гг. XVI столетия. В отличие от прежних времен она приобрела глубокоэшелонированный характер. Наряду с обычным «береговым» разрядом, выстраивавшимся каждую весну на «берегу», в Поле, опираясь на возведенные 1550-х — 1650-х гг. города-крепости, постепенно формируется другой разряд, что «за рекой». Он должен был стать первой линией обороны на случай неприятельского вторжения. В Поле также действовала достаточно разветвленная система сторожей, в задачу которых входило раннее обнаружение и оповещение воевод «украинных» городов и Москвы о выступлении татар, их численности и намерениях.

Однако создание и постоянное совершенствование системы обороны южной границы Русского государства вовсе не означало, что татарская угроза ушла в прошлое, и татарские вторжения 1571 — 1572 гг. это наглядно продемонстрировали.

История татарского похода 1571 г. и грандиозного пожара Москвы неоднократно рассматривалась отечественными историками — мимо такого события трудно было не пройти мимо. Наиболее полное описание событий мая—июня 1571 г. с привлечением архивных материалов составил В.П. Загоровский. Тем не менее все равно остается ряд вопросов, связанных с этой трагической страницей в русской истории.

Для начала немного предыстории. Как уже было отмечено выше, три предыдущих года, ознаменовавшиеся постепенным нарастанием военного давления на Москву со стороны татар, тем не менее не привели к достижению желаемой для крымского «царя» цели. Иван Грозный, демонстрируя видимость пойти на уступки, тянул время, пока его дипломаты искали способы эффективно воздействовать на Девлет-Гирея. Сам же хан к концу 1570 г. все больше и больше склонялся к тому, чтобы прервать дипломатические контакты с «московским». Как отмечал тщательно исследовавший русско-крымские отношения в это время А.В. Виноградов, хан, подвергавшийся воздействию со стороны «казанской» «партии» при своем дворе, «партии войны» при дворе Селима III, опасаясь утратить авторитет среди ногайских мурз (как Большой Орды, так и Казыева улуса), не говоря уже о черкесских князьях и мятежных «казанских людей» (которые возлагали свои надежды на освобождение из-под власти московского царя именно с Девлет-Гиреем), не имел иного выхода, кроме как предпринять большой поход на Русь. Только так, одним решительным ударом он мог разрубить запутавшийся до предела клубок дипломатических интриг. Потому-то отправленное в конце 1570 г. с гонцом в Москву ханское послание выглядело несколько необычно. «Хан предлагал немедленно осуществить размен послов. Вопрос о присылке новых послов не ставился. Все спорные вопросы, — писал историк, — в том числе о “поминках” и даже об Астрахани обходились молчанием… Отсутствие в грамоте всякого упоминания о крымских притязаниях показывало, что хан не счел нужным говорить о старых притязаниях. В случае успеха своего предприятия он намеревался предъявить новые…»