Соблазнить холостяка, или Нежный фрукт - Галина Куликова

Антон на минуту исчез, а потом подошел снова с нехорошим решительным лицом. В руках у него был шприц, которого Грушин до ужаса испугался. Шприц означал, что в его кровь попадет лекарство и будет сон и провал во времени. И этот черный провал отделит его от Люды, он не сможет потом преодолеть его, перепрыгнуть… Она окажется слишком далеко.

– Не надо! – попросил он, едва шевеля губами.

Его, конечно, не послушались, и через какое-то время свет медленно померк, словно рука в мягкой бархатной перчатке легла ему на глаза.

Пока Люба принимала душ, заспанный Астраханцев готовил для нее завтрак. Он уже сто лет этого не делал и теперь сочно чертыхался, потому что сливочное масло горело на сковороде, а помидоры плевались густым соком, стоило притронуться к ним ножом. Но ему так хотелось сделать своей гостье приятное, что он продолжал борьбу.

Когда раздался телефонный звонок, он помчался в комнату, топая, как слон, и схватил трубку, приплясывая от нетерпения.

– Да!

– Димочка, это Марья Петровна с двенадцатого этажа, – прокудахтала трубка.

Как будто он мог забыть, с какого она этажа! Амалия гоняла его к Марье Петровне по три раза на дню. Эта старая дева – действительно жутко старая! – взяла шефство над его женой и постоянно проникала к ним в дом, прикрываясь новыми рецептами мяса, пирогами, крашеными яйцами… Иногда, чтобы нейтрализовать ее, Амалия просила мужа подняться наверх и передать старушке дрожжи или забрать у нее баночку гречишного меда. У Марьи Петровны была куча родственников, но, несмотря на это, она хотела плотно дружить с соседями. И настойчиво дружила, постоянно держа их на крючке своей душевной щедрости.

– У вас все в порядке? – на всякий случай спросил Астраханцев, потому что всякий его приход Марья Петровна отмечала присказкой: «Обращаться со мною нужно нежно, молодой человек! Мне столько лет, сколько ступенек в этом доме».

– Все в порядке, Дмитрий! Мне тут из деревни творожку прислали, так я ватрушки испекла. Подумала, что вот и вас неплохо бы подкормить ватрушками. Вы же теперь холостяк, а у холостяков всегда живот к спине прилипает.

– Все-то вы про всех знаете, – пробормотал Астраханцев и хотел было отказаться от ватрушек.

Но потом вдруг подумал, что Любе они могут понравиться, и согласился подняться наверх.

– Иду, Марья Петровна, – пообещал он. – И блюдо свое захвачу. Как обычно.

Люба как раз вышла из душа: свежая, с блестящими глазами. От нее пахло сиренью, и Астраханцев, замирая от удовольствия, сообщил:

– Я на секундочку к соседке поднимусь, а потом будем завтракать. Только – чур! – без меня на кухню не ходите.

– Конечно, как скажете, – пообещала Люба и посмотрела на Астраханцева застенчиво.

После вчерашних событий она чувствовала себя рядом с ним ужасно странно. Она помнила, как он ее обнимал и какие сложные чувства она испытывала. И как ей было хорошо, когда они гуляли по городу. Подаренный им шарф она положила под подушку и, просыпаясь среди ночи, мимолетно прижималась к нему губами.

Не успел Астраханцев выйти за порог, как запиликал Любин мобильный телефон. Только утром она заметила, что он разрядился, и подсоединила его к розетке. «Наверное, кто-то из своих, волнуются за меня», – подумала растроганная Люба. И точно! На дисплее высветилось знакомое имя: «Федька». Приложив телефон к уху, Люба расцвела улыбкой и кокетливо сказала:

– Алло!

– Алло, – откликнулась трубка голосом Федора. Голос был глухим и мрачным, словно ее другу сдавили горло.

– Федь, с тобой все в порядке? – спросила она с беспокойством.

– Со мной – да. А с тобой?

– Со мной тоже, – сразу же расслабилась Люба. – У меня все замечательно! Я в Москве, у Грушина.

– Да что ты говоришь? – с сарказмом заметил друг ее детства.

– То и говорю. У нас все чудесно складывается… Мы вчера целый день гуляли. Он такой интересный человек…

– Люба, ты врешь! – рявкнул Федор. – Прекрати валять дурака и немедленно скажи, где ты сейчас находишься.

Люба так удивилась тому, что Федор на нее кричит, что даже оторвала телефон от уха и изумленно посмотрела на свое отражение в зеркале. Отражение тоже выглядело дико изумленным. Переложив телефон в другую руку, она сказала:

– Что это ты на меня орешь? Я думала, ты будешь за меня рад…

– Я буду за тебя ужасно рад, когда узнаю, где ты.

– Да я у Грушина!

– У Грушина тебя нет. Это я у Грушина. И Лена здесь, вместе со мной, между прочим. И сам Грушин тоже здесь – это так, к слову, чтобы ты не вздумала сочинить какую-нибудь историю…

– Ты меня разыгрываешь.

– Ну конечно. Мне больше делать нечего, как тебя разыгрывать. Я приехал в Москву, а тебя нет.

– Куда ты приехал? – начиная волноваться, уточнила Люба.

– Да к Грушину же! Улица Весенняя, дом шестнадцать, квартира семнадцать. Я приехал, а тебя нет. А потом еще Лена приехала, она вообще дико беспокоится. Сейчас я тебе ее дам.

– Не надо ее давать, – помертвевшим голосом ответила Люба. – Никуда не уходите, я скоро к вам приду. Слышишь, Федор? Ждите меня там.

Отключив телефон, она метнулась в кабинет хозяина квартиры и пронеслась по нему ураганом. Во внутреннем кармане пиджака, висевшего на стуле, обнаружился самый главный документ, который, собственно, и был ей нужен – паспорт. В паспорте рядом с фотографией Грушина было написано: «Астраханцев Дмитрий Валерьянович».

Люба потрясла головой и издала длинный протяжный стон. «Боже мой! Я в квартире совершенно незнакомого мужчины! Я приехала и вселилась, да еще говорила, что хочу выйти за него замуж! Что он обо мне думал?!» С ловкостью карточного шулера она пролистала странички паспорта и нашла адрес, а также штамп, свидетельствовавший о том, что Астраханцев Дмитрий Валерьянович женат. «О нет! Я вселилась в квартиру незнакомого ЖЕНАТОГО мужчины!» Ужас ее был беспредельным, как космос.

Утроив скорость перемещения в пространстве, Люба влетела в комнату, похватала свои немногочисленные пожитки и, жестоко сминая их, засунула в дорожную сумку. Метнулась к двери, вставила ноги в туфли, схватила с вешалки пиджак и зацепилась взглядом за блокнот и карандаш, лежавшие на тумбочке. Переложила сумку в левую руку и быстро написала: «Я уехала! Навсегда». И с этим «навсегда» отшвырнула карандаш в сторону.

Выскочив из двери на лестничную площадку, она навострила уши, как ошалелый заяц, оторвавшийся от погони, потом нажала на кнопку вызова лифта. Лифт стоял на этаже и сразу же раздвинул двери. Люба нырнула в кабинку и, пока та, распевая свои заунывные песенки, спускалась вниз, подняла глаза вверх и взмолилась: «Господи, позволь мне уйти!»

Ее молитвы были услышаны, и, приседая от ужаса и напряжения, Люба выскочила из подъезда и побежала через двор на улицу.