В ожидании Синдбада - Наталия Миронина

– Знаешь, я устала. Надо переодеться. Сложить вещи. Да и домой надо позвонить.

На все это можно было найти контраргументы, но Виктор Андреевич все понял. Он не стал настаивать:

– Хорошо, я тебя довезу до отеля на такси. Потом поеду по делам. Ты, как отдохнешь, позвони мне.

Кочетов увидел облегчение на лице Ники и добавил:

– Я люблю тебя. Что бы в твоей голове сейчас ни кипело.

– Я знаю. Я все знаю. Я просто устала.

Она действительно устала, поэтому, оказавшись у себя в номере, она переоделась в пижаму и рухнула в постель. «Это просто санаторий какой-то! В Славске приходится снотворное пить, а здесь я засыпаю через минуту!» – удивилась в очередной раз Ника, закрывая глаза. Но если в прошлые дни ее одолевала усталость, то сейчас организм, решив обмануть и ее и себя, воспользовался сном как предлогом, чтобы не думать о том, что произошло и что может из этого получиться.

Проснулась она поздно, под вечер, и обнаружила на телефоне множество сообщений – это волновался Кочетов.

Это было правильное решение – поехать к себе, выспаться и обо всем подумать. Ника с наслаждением вытянулась на постели – ах, как было приятно, что кто-то о тебе думает, заботится, кто-то планирует не только ваш завтрашний день, но завтрашнюю жизнь. Ника вспомнила, как Кочетов говорил о семейной жизни. Он сделал ей предложение, в этом не было никакого сомнения. Но он сделал его так тонко, так деликатно, что даже если бы она его восприняла в штыки, ни одна сторона не осталась оскорбленной. Конечно, эту особую дипломатичность Ника приписывала исключительно осторожности и боязни оказаться в смешном положении. Но если отбросить всякие соображения, оставалось одно и главное – ей сделали предложение! Ника вдруг рассмеялась: «Вот тебе и командировка!» В глубине души она понимала, что предстоит очень важное – самой ответить на вопрос, согласна ли выйти за него замуж. Предстояло понять: а во что превратится их жизнь? Кто и как должен будет подстроится? Предстояло понять, насколько сильны амбиции у обоих и насколько каждый из них способен уступать. «Если я сейчас в этом буду копаться, я испугаюсь и сбегу домой сию же минуту! И уж точно никогда не узнаю, чем закончится эта вся история!» – одернула она себя и набрала телефон Кочетова.

– Привет! – сказала она радостно.

– Здравствуй. – Он ответил сразу же, словно держал телефон наготове, ожидая звонка. – Ты выспалась?

– Да!

– Отдохнула?

– Да!

Кочетов помолчал.

– Да? – спросила она.

– Я тебя не напугал? Ты не передумала?

– Нет. Нет.

– Ты можешь говорить длиннее. Русский язык очень богат.

– Да!

Кочетов рассмеялся:

– Прекрати, я уже ничего не понимаю!

– Ты не напугал, русский язык очень богат. Я не передумала. Все – да! Кстати, а это ты о чем вообще? О чем я должна была передумать?

– Издеваешься?!

– Да!

И они оба расхохотались.

Совсем поздно вечером они пили кофе в каком-то малюсеньком кафе. Угол Литейного и Пестеля в этот час казался пустынным. Они почти не разговаривали, а просто сидели, смотрели друг на друга.

– А ты прав: даже подумать страшно – мы знаем друг друга столько лет. И вот только теперь…

– Нельзя же было принимать опрометчивых решений. Мы повели себя, как осмотрительные взрослые люди, – с шутливой важностью произнес Кочетов.

– Это верно.

– Ты только не пугай себя заранее. Мы все решим. Постепенно, как полагается…

– Осмотрительным людям! – улыбнулась Ника.

Расстались они заполночь. И то потому только, что из кафе исчезли последние посетители.

– Мне жаль, что ты не хочешь поехать ко мне.

– Завтра. Завтра будем у тебя. И даже накормлю тебя ужином.

– Здорово. Буду ждать завтра. Кстати, ты помнишь, в десять утра в Этнографическом музее. Мне даже организаторы звонили – просили обязательно быть и не опаздывать. Будет городское начальство, архитекторы и музейщики.

– Я все помню – я же выступаю, – сказала Ника.

– Мама, я уеду. Ненадолго. Мне нужно по делам.

Пожилая женщина у окна оглянулась:

– Ненадолго – это на сколько?

– Я не знаю. Может быть, на неделю. Но ты не волнуйся. К тебе будут приходить. Продукты, как обычно, привезут во вторник. Я тебе оставлю телефоны. Если что-то понадобится – звони.

– Я не хочу, чтобы ты уезжал.

– Мама, надо. Очень надо. У меня две встречи. А потом я сразу вернусь.

– Хорошо. Что я могу поделать? Разве что сказать: «Хорошо».

– Зачем ты так себя ведешь? Ты же понимаешь, что я не могу отменить свою работу?! Я не могу все пустить на самотек?! У нас не будет денег! Нам не на что будет жить?!

– Деньги – это не самое главное!

– Мама, это демагогия! Мы с тобой это уже обсуждали. И еще, мне не нравится, когда ты сидишь вот так часами у окна. Надо чем-то заниматься! У тебя для этого есть и здоровье, и деньги. Почему ты в саду не работаешь? Ты же раньше так хотела иметь сад, сажать цветы, выращивать ягоды. И вот у нас все это есть – земля, клумбы, сад. Почему ты не занимаешься этим?!

– Мне не хочется.

– Скажи, чего бы тебе хотелось?!

– Я не знаю.

Он вздохнул. Эти диалоги становились привычными. Мать большую часть дня проводила в своей комнате. Ее большое кресло стояло у французского окна, которое выходило в сад. В этом саду были цветы, кустарники, аккуратные деревья. Но все посажено садовником, который приходил раз в неделю. Мать же только смотрела на то, как он работает, не проявляя никакого интереса к самому занятию.

Рядом с креслом стоял стол, на котором высилась стопка книг. Но эти книги никто давно не открывал. И вышивание, неаккуратно свернутое, тоже давно никто не брал в руки. Он вздохнул. Мать услышала вздох и спросила вызывающе:

– А куда ты уезжаешь?

Он замялся:

– Так, по делам.

– Я же спросила не зачем, а куда? – Мать внимательно посмотрела на него.

– Я еду в Варшаву.

– С каких пор у тебя дела в Польше?

– В Варшаве меня ждет компаньон.

– Ясно. Постарайся не задерживаться. Я одна здесь сойду с ума.

– Хорошо. – Он поцеловал мать и вышел из комнаты.

Когда он придет к ней вечером, она уже сменит гнев и недовольство на слезы, умиление и любовь. Они это уже проходили. Она не сходит с ума, не становится неврастеничкой, она в добром здравии и памяти – просто очень тоскует. Но сделать с этим ничего нельзя. Во всяком случае, пока.