Укрощение красного коня - Юлия Яковлева

НКВД занимало небольшой особнячок. До революции, видимо, купеческий — с каменным первым этажом и деревянным вторым.

Зайцев спрыгнул. Зоя вяло сползла следом.

— Извините, — потянула она Татьяну Григорьевну за угол косынки. — Мне бы в уборную. — И опять сделала движение горлом, будто глотая горький ком.

* * *

Татьяна Григорьевна, русская, жена красноармейца и члена партии, была безупречным свидетелем. Только рассказать смогла немногое. Была на кухне. Окно открыто. Услышала выстрелы. Выбежала. Пустая бричка, два товарища из Ленинграда.

Товарищ Емельянов изучил документы командированных. В распахнутых окнах кабинета шевелились занавески. Но сквознячок только шевелил — не разгонял запаха гуталина, пота и канцелярской пыли, хорошо настоявшегося на жаре.

— А товарищ Соколова где?

— В уборной, — ответил Зайцев. Татьяна Григорьевна бросила на него выразительный взгляд: подробность, по ее мнению, была излишней, не для мужских ушей. Но кивнула.

Товарищ Емельянов зачесал пятерней волосы назад, показав треугольник, врезавшийся в широкий, но не слишком доходный по виду лоб. Волосы тотчас встали обратно торчком, как щетка из барсучьей шерсти.

— М‑да.

Товарищ Емельянов явно принадлежал к тому типу счастливцев, которые едва только заканчивают утреннее бритье, как на другой половине уже начинает переть наружу синеватая проволока. Зайцев подумал, что здесь, на юге, буйно растет все: подсолнухи, травы, шевелюры, бороды. Он поскреб свой подбородок — тоже бы не мешало побриться.

Товарищ Емельянов принял это за жест замешательства.

— Вам, Татьяна Григорьевна, спасибо, — заспешил он. — Проявили гражданскую ответственность.

— А что, подписаться где не надо? — беспокоилась ответственная советская гражданка.

— Мы вас вызовем. Потом.

Товарищ Емельянов гаркнул в коридор, распорядился отвезти Татьяну Григорьевну домой. Та махнула рукой:

— Вот еще! Сама. Все равно в город собиралась. Заодно на рынок зайду.

— Жена красноармейца, — только и сказал Емельянов, когда она вышла. — Еще минуточку, — пообещал он Зайцеву.

За эту минуточку уладил судьбу конька и брички — обоих свели на милицейскую конюшню.

— Думаете, опознает кто?

— А то. Город маленький. Даже если конек не здешний, а со станицы какой‑нибудь. Только вот, — он показал: две большие волосатые кисти как бы умыли друг друга.

— Рука руку моет, — повторил Зайцев выражение. Татьяна Григорьевна употребила тоже именно его.

Емельянов кивнул:

— Местные особенности.

Из чего следовал вывод, что самого товарища Емельянова сюда тоже перебросили откуда‑нибудь из «России». «Вместе с красноармейцами. И ККУКСом», — подумал Зайцев. Местным кадрам доверия, значит, особого нет.

Он невольно перевел глаза на карту района. Карта висела под портретами Ленина, Сталина и Дзержинского. Так он, во всяком случае, предположил. Только Сталин был относительно свеж. Двое других были до того засижены мухами, что могли быть Марксом и Энгельсом. Или даже Кларой Цеткин и Розой Люксембург.

Большая амеба, изображавшая Новочеркасск с прилегающими территориями, была поделена внутри на закрашенные сегменты — розовые и красные. Несколько лоскутков были охристыми.

Зайцев догадался, что видит перед собой те самые 82–87 процентов коллективизированных или коллективизованных земель, о которых читал в местной газетенке.

Товарищ Емельянов увидел его взгляд.

— Да, — сказал он. — Не все идет без спотыкача. Подкрепление нам не помешает.

Очевидно, он принял Зайцева за своего. Не стоило его разубеждать — во всяком случае пока.

— Что, очень озорничают? — поинтересовался Зайцев. — Думаете, не по пьяни пальнули? По жаре да во хмелю — только так чертей с рукава щелчками сбивать.

Товарищ Емельянов кхакнул. В ремарке старинной пьесы автор написал бы: «иронический смешок». Но на Зайцева Емельянов не произвел впечатление человека иронического.

— Вы гляньте сюда, — подошел он к карте. Положил поросшую волосом пятерню на розовый сегмент. — Вот области, пораженные кулацким движением и террористической активностью. Вот, — переместил растопыренную ладонь на красный, — сильно пораженные.

— А эти? — показал Зайцев на маленькие зеленые пятнышки.

— Сравнительно спокойные. Тут, товарищ Зайцев, нос высунуть некуда, чтобы не шмальнули. Только каким боком у ленинградского ГПУ здесь интерес? Мы‑то подкреплению рады! — тотчас заверил он, и вполне искренне.

— Видите ли. Я не совсем из ГПУ. Уголовный розыск, — честно объяснил Зайцев. — Нас просто слили с ГПУ недавно, поэтому…

Он не хотел говорить «путаница» — чего доброго разозлишь Емельянова. Такие типы не любят, когда другие ошибаются.

— …Работаем под одним знаменем, — обтекаемо выразился Зайцев. — И ведомство общее, и документы.

Повисла, как он и опасался, пауза. Болтать об областях «пораженных» и «сильно пораженных» перед посторонним товарищу Емельянову явно не полагалось.

— Понятненько, — протянул он. А взгляд его уже переменился: захлопнулся с лязгом. — Преступничка, значит, ловите. Далековато ж вы заехали.

— У преступников нет границ. И у правосудия тоже, — несколько высокопарно ответил Зайцев. Но увидел, что Емельянов понял правильно: в глазах под бровями, тоже смастеренными из барсучьего волоса, мелькнула признательность. Настороженность не ушла — но и злобы Зайцев не заметил. Пока, во всяком случае. Оба поняли правила игры. Оба с ними согласились. Рот на замке был в них важным пунктом.

— Поможем, чем можем, ленинградскому угрозыску, — заверил Емельянов, потряхивая Зайцеву руку на прощание. Рука его была не потной, как можно было опасаться, судя по зною в окне и запахам в кабинете, а сухой и сильной. — Вы где, кстати, устроились?

Выслушав, покачал головой.

— Ладно, разберемся. — Он снял трубку. — Здесь немало демобилизованных красноармейцев с семьями разместилось. Есть у меня даже на примете люди. — Сделал вид, что припоминает, думает. — Вот Патрикеевы хотя бы.

«Стукачки, значит», — без злобы подумал Зайцев. Это тоже входило в правила игры. И он не возражал против желания товарища Емельянова держать, так сказать, глаз на приезжих.

Емельянов задал вопрос другому концу провода. На том конце, видимо, уже нашли адрес, потому что Емельянов ответил:

— Записываю.

И чуть отведя трубку от рта — Зайцеву:

— Дорогу нарисовать?

— Спрошу у прохожих.

Емельянов кивнул.

Зайцев поблагодарил за все, за бумажку с адресом особенно. Они еще раз пожали друг другу руки.