Венецианские сумерки - Стивен Кэрролл

— У-уезжаешь? — произнес он запинаясь и нервным жестом встрепал себе волосы. — Уезжаешь? — повторил он, словно это было исключено.

— Да.

— Но я приглашаю тебя в свой мир.

— Да.

— Ты даже понятия не имеешь, как трудно в него проникнуть.

— Ах, дорогой Паоло, знаю, знаю. — Люси произнесла это дрогнувшим голосом, осознавая полную невозможность объяснить, насколько хорошо она его понимает.

— А теперь… — продолжал Фортуни, — теперь я предлагаю тебе этот мир.

— Но это не мой мир, Паоло, — с нескрываемой печалью отозвалась Люси. — Я не смогла бы в нем жить.

Он стоял застыв, ему некуда было идти. Потом проговорил с непонимающим лицом, обращаясь как бы не к Люси, а в сторону:

— Я учил тебя. Я, Фортуни!

Он шагнул вперед, надвигаясь на кресло Люси и от бурного волнения словно бы увеличиваясь в размерах. Его трудно было узнать; это был другой Фортуни, о котором предупреждал ее Марко. Намеки на подобное преображение она замечала и раньше. И не впервые Люси даже немного испугалась его.

— Дорогая Люси! Я доверил тебе свои секреты. Все свои маленькие хитрости.

— Знаю, — сказала Люси, — спасибо вам. Поверьте, синьор Фортуни, я действительно вам благодарна.

— Ты благодаришь меня? — повторил он, кивая в такт и все яростней делая ударение на каждом слове. — Ты меня благодаришь?

— Да. И больше, чем могу выразить. — Она буквально молила его понять.

— Я учил тебя. Я научил тебя всему. — И он оглядел ее с ног до головы, будто давая понять, что имеет в виду не только музыку, что он взял сырой материал, каким была Люси, и сотворил с ним чудо; что стоявшая перед ним сейчас Люси была плодом его трудов, творением самого Фортуни. — И это вся твоя благодарность?

Люси покачала головой, глядя на него с мольбой в глазах.

— Но, моя дорогая девочка, — Фортуни снова понизил голос, — ты, наверное, плохо оценила мое предложение. Ответила не подумав. А это предложение… — добавил он, взмахом руки обводя висевшие кругом портреты, комнату, весь дом, — это предложение заслуживает того, чтобы о нем хорошенько подумали.

— Я уже подумала.

— Но я дам тебе все!

Его голос неожиданно сорвался на визг, оскорбляя безмятежное достоинство комнаты, — и на мгновение пресекся, словно Фортуни подметил отстраненно, что вечер развивается не так, как он надеялся в глубине души. Но пауза продлилась лишь мгновение; Фортуни преклонил колени на мягкий ковер, схватил Люси за запястья, обратил взгляд к потолку, где светлые круги ламп накладывались друг на друга, как множество лун на переполненном небосводе, а затем вновь прошептал ее имя, раскачиваясь взад и вперед:

— Моя драгоценная Лючия…

— Не называй меня так.

— Я был бы бесконечно, бесконечно…

— Нет!

Его пальцы вновь сомкнулись на ее запястье, и только встав с кресла, Люси сумела их стряхнуть. Она повернулась к двери:

— Я не могу больше задерживаться, Паоло. Я и так пробыла слишком долго. Не стоило этого делать.

Фортуни посмотрел на нее, словно собираясь снова заговорить, но промолчал. Люси не останавливалась, губы ее дрожали.

— Я надеюсь, дорогой Паоло, ох, так надеюсь, что время, проведенное вместе, доставило тебе удовольствие. Такое же, как и мне, — общение с тобой всегда доставляло мне радость. Но я не могу сделать то, о чем ты просишь, просто не могу. — У нее защипало в глазах, и она проворно смахнула с ресниц слезы. — Поверь мне, Паоло, ты навсегда останешься со мной. Куда бы я ни отправилась. Что бы ни делала… Нет, — добавила она, видя, что он поднимается с места, — не провожай меня. Пожалуйста. Я найду дорогу.

Забыв об упавшей за кресло шали, Люси выбежала из комнаты, промчалась мимо Розы, стоявшей в коридоре. Она бежала к дверям гостиной, которые вели вниз, во двор, но не успела: тонкая, жилистая рука схватила ее за плечо. Люси обернулась, уверенная, что столкнется с Фортуни, но перед ней стояла Роза.

— Schee!

Роза выплюнула это в лицо молодой иностранке, которая всегда была источником неприятностей, и вначале Люси ее не поняла. Но когда Роза повторила свой выкрик и с размаху шлепнула Люси по ширинке джинсов, все стало понятно.

— Schee!

Люси крутанулась по мраморному полу гостиной и схватилась за дверь, Роза тем временем снова выплюнула ей в лицо старое венецианское словечко.

Пока Люси убегала, ей чудился низкий, раскатистый голос Фортуни, словно бы зависший в воздухе, — его слова, самые странные, прекрасные своей непостижимостью. Скажи «нет» — и этот дом умрет. Скажи «да» — и он будет жить и дальше. Сам дом, его история и тысячелетняя традиция, в нем укрытая. Где Люси отведена роль (тут она замотала головой) не только хранилища родового семени, но и наследницы всей родовой истории, — вздрагивая от ночной прохлады, она представляла себе, что стряхивает со своих плеч этот мертвый груз, — хранилища столь же священного, как священна традиция, которую она понесет в себе, а затем передаст потомкам, чтобы все продолжалось своим чередом. История покатится по ее жизни с имперской безжалостностью, и все кончится тем, что вечный мир этого дома полностью вберет ее в себя. Прежняя мечта перестала быть ее мечтой, и самый завораживающий миф утратил свою силу. Нет. Никогда.

У Академического моста Люси немного постояла, жадно ловя ртом влажный воздух, дождалась, пока дыхание восстановится, и двинулась дальше, к площади на том берегу. «Я найду, — пробормотала она в темноту окружавших ее улочек, — найду дорогу».

В библиотеке Фортуни пропускал сквозь пальцы шаль Люси, следя за тем, как легко и плавно течет шелк — подобно песку на морском берегу или времени в песочных часах.

Вскоре дверь открыла Роза и застала в комнате полутьму, в которой смутно различались стол и нетронутые бокалы с шампанским. Фортуни стоял на коленях перед большим креслом, где недавно сидела Люси, словно в ожидании королевского слова — посвящения в рыцари или смертного приговора. Когда Роза распахнула дверь шире и свет из коридора проник в комнату, Фортуни внезапно вскинул голову:

— Убирайся к черту!

Волосы его упали на лицо, но глаза смотрели на Розу, широко раскрытые, как у пьяного. Он вернулся в ту же униженную позу, и Роза быстро захлопнула дверь.

Фортуни уже больше трех часов пробыл в гостиной, тяжело, неподвижно развалясь все в том же кресле перед той же картиной. Розу он уже давно отпустил, и дом сделался таким же застывшим и безмолвным, как множество живописных сцен на его стенах. Фортуни захватил из библиотеки шаль Люси и все время, пока рассматривал холст, не выпускал ее из рук, поглаживая шелковистую материю и вдыхая слабый аромат духов.

Затем его взгляд скользнул на мгновение к большому полотну напротив кушетки — портрету женщины, одетой по моде начала сороковых годов. Это было изображение Елены — первой любовницы Фортуни. Сорок один год, муж — равнодушный бюрократ, одиночество. Фортуни было девятнадцать. Картина, исполненная в самом начале их романа, была подарком друга, который, как подумалось Фортуни, ничего особенного в жизни не добился.