Преторианец - Томас Гиффорд

Стил вдруг поскользнулся или споткнулся, сдавленно вскрикнув, упал ничком и съехал в канаву. Остальные, замерев на месте, ждали.

Залаяла собака — отрывисто, как гончая в своре. Стил стоял на коленях в грязи, не смея шевельнуться. Собака зазвенела цепью. Всего в пятидесяти ярдах.

В хижине загорелся свет, хлопнула дверь, появилась яркая полоска приоткрывшейся двери. Никто не дышал. Человек выглянул в темноту, заворчал на пса. Тот упрямо гавкнул еще раз, но лай перешел в визг, когда хозяин хлестнул его по спине какой-то палкой или жердью. Ударил второй раз, прикрикнул и затопал в дом, тихий шум дождя прорезал хлопок закрывшейся двери. Медленно выдохнув, Стил схватил протянутую руку, вылез на тропу и все двинулись дальше. Худ остановил их, когда тропа вышла к тележной колее — глубоким широким бороздам в грязи.

— Эта дорога ведет прямо в Беда Литториа. До цели полмили. Остановимся перекурить. Примерно в ста ярдах от этой колеи отходит дорожка влево. Она приведет вас к зернохранилищу и динамо. А мы идем прямо до главной площади.

Как только они зашагали по дороге, все переменилось. Годвин ощутил, что теперь они были, точнее, внезапно стали, людьми, идущими на работу. Все изменилось: походка, дыхание, взгляды, которые каждый бросал по сторонам, когда они вошли в разрастающийся полусвет поселка. У самого Годвина сердце билось быстрее, пришла бодрость, вызванная всплеском адреналина. Натянувшиеся нервы отодвинули на второй план холод и дождь. Дождь больше не имел значения. Он продолжался, становился сильнее и холодней, но он не имел значения. Годвин ощущал только напряжение натянутых нервов. Стук сердца. Странно, ему пришло в голову, что сердце колотится так, как колотилось при виде Сциллы. Еще одна черта сходства между войной и любовью.

Пинкхэм собрал свою группу и увел ее к зернохранилищу — самому высокому строению среди кучки домов, составлявших Беда Литториа, или, как ее называли арабы, Сиди-Рафа. У подножия башни виднелось низкое бетонное здание. Издалека оно выглядело неохраняемым. Пинкхэм обернулся к Худу и Годвину, на черном лице блеснула улыбка.

— Просто детские игрушки, сэр, — сказал он. — Встретимся у виллы.

Они двинулись дальше, прижимаясь к линии кедров, кипарисов и эвкалиптов, посаженных вдоль дороги. С колеи перешли на главную улицу, начавшуюся за арабским базаром — навесами и палатками, сбившимися в тени зернохранилища. Ветер трепал пелену дождя и гонял по базарной площади клочки бумаги и ткани. На площади высилось трехэтажное здание prefettura,[15]где располагался суд, полицейский участок и конторы. Здесь же была штаб-квартира немцев. И окна в ней были темными. Посреди площади навстречу дождю бил переполненный водой фонтан. На дальней стороне площади высилась трибуна, с которой однажды произносил речь Муссолини. Большая дорога на Египет пролегла для него прямо через эту площадь. Темнела в стороне белая часовня Богоматери. Священника в ней не было, остался один церковный служка. Худ в своей рекогносцировке не упустил ни одной мелочи. Они бесшумно миновали площадь, держась в тени, приблизились к значительно отстоявшим друг от друга виллам. Все это были современные бетонные дома, выстроенные итальянскими захватчиками.

— Мы на месте, — сказал Худ.

Все собрались вокруг него. Было девятнадцать минут первого.

— Вот эта вилла. А в ней Роммель, джентльмены. Да станет она его последним приютом.

Худ вывел своих людей к проволочной изгороди, окружавшей виллу, и дал знак Коксу, который проворно перерезал проволоку кусачками. Они по одному просочились на травянистую лужайку, с трех сторон окружавшую дом: на траву, проигрывающую безнадежную битву за жизнь и превращающуюся в грязь. Они двигались подобно черным призракам, словно плыли над землей.

Вилла стояла темная и тихая, почти сверхъестественно тихая. Шумел только дождь: впитываясь в землю, стуча в стены, барабаня по натянутому куполу палатки, где в обычное время должен был укрываться часовой. Ткань палатки прогибалась под ветром, вода просачивалась внутрь, тент местами обвисал. Как видно, часовому показалось здесь слишком сыро и он спрятался от непогоды в доме.

Кокс занялся телефонными проводами.

Лэд Холбрук коротко переговорил с Худом и скрылся в тени перед фасадом здания.

Единственный часовой обнаружился у въездных ворот, от которых дорожка вела к стоянке. Он смотрел наружу, в дождь и тьму, время от времени со скуки переходил дорожку и снова возвращался к будке, не намного больше будки уличного телефона. Над въездом висел электрический фонарь. Ветер раскачивал его во все стороны, несмазанные петли скрипели. По улице гоблинами метались тени. Дождь отбивал чечетку по каске часового, между тем как Холбрук скользил вдоль ряда кипарисов, окаймлявших дорожку. Странно было смотреть, как капли падали на каску и отскакивали по дуге, сверкая в свете фонаря.

Вся сцена напоминала приключенческий фильм: Холбрук застыл за спиной часового, словно прислушиваясь. Вот он выдвигается из тени на свет, с ножом в руках. Он двигался быстро, все движения выверены — левая рука мгновенно пережимает гортань, нож рассекает накидку, втыкается между ребрами, и часовой, вернее, уже тело, обмякает. Холбрук опустил его в тени будки и снова исчез во тьме, чтобы почти сразу появиться рядом с Худом. Только тогда Годвин оторвал взгляд от осевшего у ворот тела.

— Не нравится мне это, — прошептал Худ. — Слишком уж все тихо.

Смайт-Хэвен протолкался к нему.

— Не стоит искать поводов для беспокойства, сэр. Все как нельзя лучше. Просто все спят и, вы сами сказали, они нас никак не ожидают.

Худ неохотно кивнул.

— Обойдем-ка сзади.

Он первым шагнул с места, поскрипывая кожаной портупеей с гранатами. Они обогнули дом сзади, проверили пристроенную уборную, тихонько потянули заднюю дверь, оказавшуюся запертой.

— Куэлли, устройся за теми двумя грузовиками и держи заднюю дверь. Если кто-то попробует удрать через нее, убивай их.

Куэлли имел при себе два автомата, портупею с гранатами и два запасных магазина с патронами. Грузовики были украшены значком Африканского корпуса: пальмовым листом и свастикой. Над задней дверью тускло горела лампочка. Как в стрелковом тире.

Худ провел остальных на другую сторону дома, через живую изгородь, к гравийной дорожке. Перед крыльцом стояли три штабных автомобиля.

— Теперь тихо, — предупредил Худ и осторожно вышел на дорожку, из-под прикрытия автомобилей осмотрел дом.

Нижние окна, закрытые железной решеткой, были плотно закупорены от дождя. Дождевые капли с крыши, пролетая три этажа, отрывисто били в землю. Середину фасада закрывала неглубокая веранда. На крыльцо вели каменные ступени, и от них до двери оставалось примерно восемь футов.

Худ взглянул на часы.

— Пора бы им уже управиться с динамо.

— По крайней мере они не нарвались на отпор, — шепнул Стил, — а то бы мы услышали стрельбу.