Беглянка - Элис Манро

Нет, ответила Грейс, просто хотелось выучить все, что можно выучить бесплатно. Перед тем как заняться плетением мебели.

Директор был знаком с управляющим гостиницы и пообещал замолвить за нее словечко, если она захочет летом поработать официанткой. Он тоже сказал, что ей надо узнать жизнь.

Выходило, что даже человек, ответственный за образование у них в городке, не верил, что образование так или иначе пригодится в жизни. И все, кому Грейс рассказывала о своем поступке (нужно же было объяснить, почему она так поздно окончила школу), твердили: «Вот сумасшедшая» или еще что-нибудь похлеще.

Все, кроме миссис Трэверс, которую в свое время отправили изучать делопроизводство, а не науки, чтобы она, как ей говорили, могла заниматься чем-нибудь полезным, но теперь, по ее словам, она отчаянно жалела, что вместо этого (или до этого) не набила голову чем-нибудь бесполезным.

– Хотя, конечно, человек должен зарабатывать, – говорила она. – Плетение кресел, по-моему, неплохое занятие. Поживем – увидим.

Увидим – что? Грейс не хотела далеко загадывать. Ее устраивала такая жизнь. По договоренности с одной девушкой, она сумела освободить себе первую половину воскресного дня. Из-за этого по субботам приходилось работать допоздна. Получалось, что она променяла время с Мори на время с его родными. О походах в кино, о полноценных свиданиях уже речи не было. Но он встречал ее с работы около одиннадцати часов, они ехали кататься, останавливались где-нибудь поесть мороженого или гамбургеров (Мори старательно избегал заходить с ней в бары, потому что ей не было двадцати одного), а потом где-нибудь парковались.

Что происходило во время этих стоянок, длившихся до часу или двух ночи, Грейс помнила куда менее отчетливо, чем вечера за круглым обеденным столом Трэверсов, после которых все вставали, прихватив с собой кофе или прохладительные напитки, и устраивались на темно-коричневом кожаном диване, в креслах-качалках или на плетеных стульях в другом конце столовой. (Никто не порывался мыть посуду или драить плиту – наутро приходила женщина, которую миссис Трэверс называла «мое чудо миссис Удо», и наводила порядок.)

Мори всегда устраивался на подушках, которые стаскивал на ковер. Гретчен, неизменно выходившая к ужину в джинсах или камуфляжных штанах, обычно сидела по-турецки в широком кресле. И она, и Мори были рослыми и плечистыми, оба унаследовали материнскую красоту – волнистые карамельные волосы и теплые карие глаза. А у Мори были даже ямочки на щеках. Официантки говорили про него: «Очаровашка». Тихонько присвистывали: «О-ля-ля». Что же до миссис Трэверс, ростом она не вышла и в своих просторных гавайских платьях выглядела не толстой, но крепкой и пухленькой, как еще не вытянувшийся ребенок. А блеск ее внимательных глаз, веселость, всегда готовую выплеснуться наружу, невозможно было ни перенять, ни унаследовать. Как и глубокий, почти лихорадочный румянец. Наверное, появился он в результате того, что она в любую погоду ходила пешком, не пряча лицо, и в этом, равно как в фигуре и платьях, проявлялась ее независимость.

Иногда воскресными вечерами в доме собирались не только члены семьи, но и гости. Семейная пара, а то и кто-нибудь один, обычно ровесники мистера и миссис Трэверс, подчас напоминавшие их в том смысле, что женщины были энергичны и остроумны, а мужчины более спокойны, неспешны, сдержанны. Гости рассказывали веселые истории, в которых смеялись чаще всего над собой. (Грейс уже так давно стала интересной собеседницей, что успела сама себе надоесть, и теперь ей трудно вспомнить, что же такого примечательного было в тех застольных беседах. В той среде, где она выросла, оживленные беседы обычно сводились к похабным анекдотам, до которых ее дядя с тетей, естественно, не опускались. В тех редких случаях, когда у них в доме собирались гости, за столом обычно расхваливали угощение или оправдывались за его качество, обсуждали погоду и сгорали от желания поскорее разойтись.)

После ужина у Трэверсов, если вечер оказывался прохладным, мистер Трэверс разжигал камин. Все играли, по выражению миссис Трэверс, «в дурацкие словесные игры», которые на самом деле требовали изрядных умственных способностей, хотя бы для того, чтобы придумывать глупые определения. И здесь начинали блистать те, кто за ужином сидел тихо. Из совершенно абсурдных тезисов делались шутливые выводы. Особенно преуспел в этом Уот, муж Гретчен, но по прошествии некоторого времени Грейс начала составлять ему конкуренцию, на радость миссис Трэверс и Мори (Мори то и дело выкрикивал, веселя всех, кроме Грейс: «Видите? Я же говорил. Она умница»). Ход игры направляла миссис Трэверс: она следила, чтобы дебаты не стали слишком серьезными и чтобы все игроки чувствовали себя на равных.

Лишь однажды нашелся человек, недовольный игрой, – когда на ужин пришла Мевис, жена Нила, невестка миссис Трэверс. Мевис с двумя детьми гостила у своих родителей, на другом берегу озера. В тот вечер у Трэверсов собрались только члены семьи и Грейс, поскольку все думали, что Мевис и Нил привезут с собой детишек. Но Мевис явилась одна: Нил, врач по профессии, вынужден был остаться на выходные в Оттаве. Миссис Трэверс расстроилась, но тут же взяла себя в руки, воскликнув с притворным испугом:

– Но дети-то, конечно, не в Оттаве?

– К сожалению, нет, – ответила Мевис. – Но с ними никакого сладу. Они бы тут орали весь вечер. У малыша потница, а с Майки вообще бог знает что.

Стройная, загорелая, она пришла в лиловом платье и с широкой лиловой лентой в темных волосах. Миловидная, но с тенью скуки или неодобрения в уголках рта. Она почти не притронулась к еде, объяснив, что у нее аллергия на карри.

– Ой, Мевис. Какая неприятность, – посочувствовала миссис Трэверс. – Недавно проявилась?

– Ну почему же, давно. Просто я из вежливости молчала. Но в какой-то момент мне надоело, что меня полночи выворачивает.

– Жаль, что ты не сказала… Может, принести тебе что-нибудь другое?

– Не переживайте, все нормально. У меня так или иначе аппетита нет из-за этой жары и радостей материнства.

Она закурила.

Потом они стали играть в слова, и она сцепилась с Уотом по поводу предложенного им определения, а когда словарь доказал, что оно допустимо, процедила:

– Ну извините. Наверное, я до вас еще не доросла.

Когда пришло время написать на бумажке слово для следующего раунда и передать ведущему, она улыбнулась и помотала головой:

– Я ничего не придумала.

– Мевис, постарайся, – сказала миссис Трэверс.

А мистер Трэверс добавил:

– Давай, Мевис. Сойдет любое, самое обычное слово.

– Я не придумала никакого обычного слова. Уж извините. Я сегодня дура дурой. Но вы продолжайте без меня.

Так они и поступили; все делали вид, будто ничего не произошло, а Мевис курила и улыбалась своей недвусмысленной, обиженно-милой и несчастной улыбкой. Вскоре она встала, сказав, что ужасно утомилась, что не может надолго оставлять детей на бабушку с дедушкой, что прекрасно и с пользой провела время, но теперь ей пора.