Время пепла - Дэниел Абрахам

на ноге, так и не переставшего кровоточить. Дубинка была вырезана из дуба, как и принадлежавшая Дарро. Торец, как и у той, для тяжести удара обмакнули в свинец. И сработали в целом на совесть. Настолько сходно с любимым оружием брата, насколько это было возможно. Но наилучшее из возможного все равно никак не могло притереться к тому, чего ей хотелось.

– Неплохая, – согласилась она, увы, не слишком восторженно.

– Она уладит любой твой вопрос, – пообещал Джиам, почти оправдываясь.

Не любой, но Алис и так взяла бы дубинку. Она улыбнулась, потому что улыбаться вежливо, и отдала пареньку деньги. Деревья, сочная зелень во время гибели Дарро, превратились в черные палки, а денег по-прежнему было в достатке, чтобы не копить на оружие по крохам и не распродавать свои вещи. Пристроив дубинку на манер коромысла на плечах, Алис вышла на улицу.

Она вернулась в Долгогорье ради дубинки, а еще – чтобы снова пожить в своей комнате. Уллин поддразнил ее за уход, разыграв ложную обиду. Алис приняла его ужимки в знак дружбы – по крайней мере, товарищеских отношений, – но все одно осталась недовольна. И сейчас, прогуливаясь по зимним улочкам, нахоженным и домашним, раздражалась только сильнее.

Мороз прохватил Китамар глубоко, основательно – намекая, что он тут надолго. В тени скапливался снег, и дерьмо, которое люди выбрасывали из окон, застывало на улицах до приезда арестантской телеги. От него даже уже не воняло.

На дверях и окнах красовались приготовления к Длинной Ночи. С дымоходов свисали ленты, свечные фонарики возле ставней ждали, когда их наполнят. Уютно было сознавать, что снова будут прибавляться дни, даже если до оттепели еще грянут самые холодные недели. Но у Алис при взгляде на эти неказистые приметы праздника стягивало горло и начиналось недомогание. Она не пыталась докапываться до причин, пока не увидала идущую впереди Седую Линнет. Старушка накинула на плечи шаль из яркой шерстяной пряжи, словно собралась на праздник, но лицо ее омрачала скорбь. Она несла букет чертополоха.

Алис вспомнила то, о чем пыталась забыть. Она знала – ну конечно же, знала, – что Длинная Ночь будет через пять дней от сегодняшнего. А за пять дней до Длинной Ночи у Дарро наступает день именин. И этот был бы у брата двадцать вторым, а оказался первым в его отсутствие. Еще одна порция традиционных скорбений, которую Алис, стиснув зубы, пыталась стереть из памяти.

И не сумела. Оглядываясь на все поступки за прошедшие дни, она пришла к выводу, что позыв купить дубину именно сегодня вовсе не был настолько случайным, как ей представлялось.

Она как будто состояла из двух человек: один позабыл, как полагается поминать погибшего брата, а другой, строго следуя обряду, разыскивал принадлежавшую покойному вещь, а теперь направлялся туда, где близкие отдают последний долг и проливают последние слезы.

Алис твердо решила не поворачивать туда, куда свернула Линнет. Она стала самостоятельной женщиной. Обычаи Долгогорья над нею не властны. Сейчас возьмет и вернется назад в свою комнату – комнату Дарро, – если сочтет удобным. Или купит место в коляске и опять уедет к Уллину на Камнерядье. Или к Андомаке на Зеленую Горку. Или даже пройдется до грошового закутка в пекарне, где до сих пор обитала Сэммиш. В этот день в Китамаре происходит десять тысяч разных событий, и именины брата ничем не выделяются в общем ряду. Не обязательно посвящать себя именно им. На перекрестке она немного поколебалась, словно ее ноги вздумали заплетаться.

И, стиснув зубы, повернула к материнскому дому.

На своих первых именинах в честь того, кто уже умер, она присутствовала маленькой и ничего не понимала. Справляли их по Трусу Хольту, человеку с вытянутым лицом, что жил тогда от них через дорогу. Лихорадка унесла его посередине лета, наполнив легкие водой, как будто сама река издалека похитила – и утопила. Алис он был безразличен, но мать заставила их с Дарро пойти на похороны. А потом, сразу после жатвы, привела в замешательство дочь, наказав заплести волосы и надеть хорошую юбку, потому что они идут к Трусу Хольту на именины. Она сделала, как велели, подумав, может, произошла ошибка и пожилой сосед на самом деле не умер. Или же умер, но смерть не настолько необратима, как она все время считала.

Людей, знавших Труса Хольта, на этом событии встречали вдова и сын хозяина, угощая дешевым пивом и заветренным пирогом. Заместо именинных подарков гости возвращали покойному свои долги: пробойник для кожи, который у Хольта одалживал Толстый Стэнни; несколько медяков с портретом князя Осая, слегка позеленевших от залежалости, за починку калитки Ибдиша; шерстяной плащ взамен покрывала, которое брал и потерял Тамнис Куард. Мать Алис ничего не задолжала соседу, но принесла перевязанный ленточкой пучок чертополоха и банку соленой рыбы. «Во сколько бы ты ни оценила свой долг, возвращай всегда чуточку больше, – сказала тогда мать. – Мы – долгогорцы, мы – инлиски, и так мы помогаем друг другу».

Алис, как помнилось, тогда еще удивилась, услыхав, что они вообще помогают друг другу хоть как-то, но тут память могла и врать. Прошло много лет, и она была совсем ребенком.

С матерью Алис не встречалась со дня, когда увидела мертвого Дарро и уяснила, что та не станет оплачивать полный обряд. С той поры мать переехала, но лишь несколькими дверями дальше, в переделанный бывший склад с узкими окнами, и делила его с двумя женщинами своих лет. Алис в неведении запросто прошла бы мимо дома, когда б не знак, выведенный черным над дверным проемом. Она сама часами рассматривала тот же символ, залитый воском на ящичке с прахом. Почти удивительно, что мать озаботилась узнать, какая у Дарро посмертная метка.

Она вошла с чувством обреченности, словно обвиняемый, напрасно старавшийся разжалобить судью. Внутри собралось не так много людей, как при новости о гибели Дарро, зато сплошь знакомые лица. Дамнис Ольтсон. Нимал. Сарэй Стоун со своим, должно быть, ребенком на коленях. Алис поискала глазами Сэммиш и была удивлена ее отсутствию. Не было и тощего, как жердь, любовника матери. Бросил либо мать его прогнала – разницы никакой. Сама мать сидела на высоком сиденье, опустив руки на подол и пододвинувшись к тете Дэйдан, чтобы лучше слышать писклявый голосок старой подруги: «Ах, как тяжело терять таких молодых, правда, Линли? Очень тяжело, очень».

От матери не укрылось появление ее дочери, и на миг в зрачках немолодой женщины расцвел испуг. Потом вроде бы облегчение, а под конец застенчивость – точно девушка