Рабыня - Тара Конклин

Слушая его, Лина делала записи. Высокий цилиндрический стакан апельсинового сока стоял перед ней нетронутым. Она сидела, скрестив ноги и выпрямив спину.

– Когда я увидел эту статью в газете о Лу Энн Белл, я узнал стиль работ по фотографиям, которые они напечатали. У меня есть три очень похожих – белая женщина на крыльце, мужчина-афроамериканец и мужчина с женщиной, рабы, а может быть, жулики, по крайней мере, я всегда так думал. Все это очень старое.

– Хотела бы я посмотреть на них, – сказала Лина, думая о портретах Белл, которые она видела и большинство из которых было написано маслом. Были ли еще и рисунки? – И еще я бы хотела провести генеалогическое исследование по линии вашего отца. Откуда он родом?

– Из Арканзаса. Из деревни. Думаю, у него было не самое веселое детство. – Джаспер говорил медленно и еле слышно. – Он потом воевал во Вьетнаме, много пережил. Жаль, я мало его расспрашивал. – Локтями Джаспер оперся о стойку и слегка ссутулился. Он снял пиджак, и сквозь тонкую футболку Лина видела его выступающие позвонки. Это зрелище почему-то вызвало укол где-то в центре груди. Она отложила ручку.

– Мне очень жаль, – сказала Лина, – что ваш отец…

Джаспер взглянул на нее и кивнул в знак признательности – ничего личного.

– А почему вы так интересуетесь всем этим? – спросил он, выпрямившись на стуле и повернувшись к ней лицом. – Мари ведь сказала, что вы юрист?

– Да, в корпоративной фирме «Клифтон и Харп». – Она вкратце рассказала об иске о возмещении ущерба, о своих исследованиях, о поисках ведущего истца.

– У нас есть и другие кандидаты, – сказала Лина, – но наш клиент хотел бы, чтобы мы продолжили заниматься Джозефиной Белл. Художественный спор придаст делу огласку, и это… очень символично. – Лина сделала большой глоток апельсинового сока, в стакане застучали кубики льда. – Но нам нужно найти потомков.

Джаспер помолчал. Затем прокашлялся.

– Что-то я не понял про этот судебный процесс, – сказал он наконец. – Не понял, что за иск.

– Ну, это не просто иск. Речь идет о компенсации за рабство. Это история. – В ушах Лины звучало эхо голоса Дэна.

– Но чтобы я?… Истец? Нет, вряд ли… А мама – она даже не знает, что я этим всем интересуюсь.

– Я бы очень хотела встретиться с ней. Это потрясающий случай, Джаспер. Поколения, которые просто исчезли, от которых ничего не осталось. Никто не знает даже их имен. – Лина наклонилась к Джасперу, их колени почти соприкасались. Она слышала собственный голос: он звучал серьезно, без подобающей дистанции, она не попыталась придать ему нужный тон, как для Дэна, Дрессера или любого из ее клиентов. – Это дело поможет рассказать их историю.

– Но я не… вообще-то, я даже не чернокожий. По крайней мере, не считаю себя таким. – Он замолчал. – Извините, но я не заинтересован ни в каком иске.

Лина поняла, что теряет его, и эта неотвратимая неудача заставила ее срочно и твердо поверить, что перед ней потомок Джозефины Белл, которого ей удалось обнаружить – нет никаких сомнений, остается только убедить его помочь ей. Имеет ли значение цвет кожи? Нет, решила Лина, наоборот, расовая неопределенность только сыграет им на руку. Ведь это их история, из которой они все вышли, каждый американец, черный, белый, мулат. Она вспомнила эссе Портера Скейлза: кто раб, а кто свободный? Незнание Джаспера о корнях его семьи только укрепит мнение Дрессера о необходимости исторической памяти. Она подумала о «Детях № 2», о закрытых глазах того таинственного мальчика.

– Хочешь еще пива? – спросила Лина, улыбаясь. – За счет фирмы. – Она заказала и себе и убрала блокнот. – Расскажи еще о себе.

Джаспер поколебался, потом пожал плечами и начал говорить. Он музыкант, рассказал он. Его группа «Мудрость» играет в Нью-Йорке и его окрестностях. Все пятеро были школьными друзьями из Квинса, по сугубо объективному мнению Джаспера, самого пренебрегаемого из нью-йоркских районов. После того, как Джаспер уехал в колледж, его родители переехали в Покипси, но он по-прежнему считал своим домом Квинс. Джаспер радовался успехам группы; они становились серьезнее, играли все лучше. У них была скромная слава: песни звучали на радиостанциях, о которых Лина не знала, они давали концерты в клубах, в которых Лина никогда не была.

Они допили пиво, и Джаспер кивнул татуированной блондинке за стойкой бара.

– Этот раунд за мной, – сказал Джаспер. Лина взглянула на часы и подумала, что ей пора уходить, но теперь между ними возникла слабая связь: табуреты сдвинулись, головы склонились друг к другу. Они очень разные люди, решила Лина, и это помогло ей сосредоточиться. Не то чтобы она собиралась воспользоваться ситуацией, вовсе нет, но она знала, что делать. Разве это не входит в ее профессиональные навыки – умение убеждать, убеждать отъявленных упрямцев? Принесли пиво, и Лина наклонила бутылку.

– У вас часто бывают такие дела, как эта компенсация? – спросил Джаспер.

– Нет. Обычно я представляю корпоративных клиентов. Контрактные споры, что-то в этом роде.

Брови Джаспера поднялись и опустились.

– Знаешь, пойми меня правильно, но ты совсем не похожа на адвоката.

– Не похожа? – Лина не знала, радоваться ей или обижаться. – Это хорошо или плохо?

– Зависит от того, как ты относишься к юристам, – сказал Джаспер.

– Я всегда хотела быть адвокатом, – быстро ответила Лина; ей не понравилось, что внимание вдруг переместилось на нее. Она почти машинально рассказала ему историю, которую рассказывала всегда, когда ее спрашивали, почему она выбрала право, – историю, которую она нередко слышала от Оскара как часть их семейных преданий.

– Когда мне было десять лет, я решила, что мне больше не нужны няньки. Я хорошо знала метро, у меня был газовый баллончик. Я не понимала, почему нужно платить какой-то девчонке по десять баксов в час, чтобы она читала журнал, пока я делаю уроки. Поэтому я убедила отца, что могу позаботиться о себе. И он согласился. Он сказал: «Лина, ты бы стала отличным адвокатом. Ты бы любого судью оставила без штанов». И это как-то застряло в моей голове. Это имело смысл. Я могла бы содержать себя, содержать отца, если бы он нуждался в этом. Хорошая, стабильная карьера, никаких сюрпризов. Понимаешь, надежная. Мой папа – художник, а я знала, что не гожусь для такой жизни.

– Откуда знала? – Взгляд Джаспера показался Лине тяжелым. Она заерзала на стуле и быстро отхлебнула пива.

– Ну, я никогда не умела толком рисовать. Даже фотографировать. Я не вижу кадрами.

– Значит, у тебя не было способностей, чтобы стать художником, как твой отец.

– Если ты об успешности, то да, думаю, что так.

– Нет, я об искусстве. Тебе так не кажется? Если ты делаешь что-то хорошо, и тебе это нравится.

Лина умолкла, ища подходящий ответ, смешной или саркастичный, но неожиданно почувствовала себя странно присмиревшей – виной была его неприкрытая искренность, этот разговор о любви и искусстве – и чувство, которое испугало и взволновало ее. Эта старая история отца всегда вызывала улыбку у слушателя, и поэтому Лина с удовольствием ее рассказывала, но теперь ее анекдотичная легковесность казалась нелепой и нечестной.