Тень каравеллы . Мой друг Форик или опаляющая страсть киноискусства - Владислав Крапивин

Не нравилось мне, как она сидит и смотрит: разболтает теперь всем про мое снаряжение. А тут еще крючок наплечника намертво вцепился в рубашку. Я дергал, дергал…

– Давай отцеплю, – сказала Манярка.

Но не двинулась, пока я не ответил:

– Ну отцепи… Чего сидишь?

Она встала, подошла сзади и деловито задышала мне в шею. Отцепила. Потом села на корточки над моим снаряжением.

– Это раньше солдаты носили такие железины… Ты сам делал?

– А кто? Пушкин, что ли?

– Я знаю, – сказала она. – Пушкин – это писатель. Он кино про царя Салтана сочинил.

Был такой фильм. Не цветной, не широкоэкранный, но все равно хороший.

– Ну-ка, помоги! – велел я.

Она послушно уложила мне в портфель доспехи.

– Пойдем, – сказал я. – Нечего тебе здесь одной делать. Славка, наверно, по всем улицам ищет.

Я знал, как Дыркнаб нервничал, если Манярка исчезала.

– Не пойду, – нахмурилась она. – Я с ним поругалась.

– Ну подумаешь – поругалась. А сейчас помиришься.

– Пускай он первый мирится.

– А как же он будет мириться, если тебя нет?! Пошли!

– Не пойду.

– Ну что ты будешь здесь делать, а?

– Я рыбу ловлю.

И тут я увидел на берегу здоровенную палку с привязанной ниткой. На конце нитки была расстегнутая безопасная булавка, а на острие булавки сидела дохлая зеленая муха.

Вот потеха!

– Этой удочкой ловишь?

– Ага.

– Ничего ты ею не поймаешь. Да тут и рыбы нет.

– Южка говорил, что есть маленькая.

– Ничего здесь нет. Айда!

Она повернулась спиной. Вот вредная! Пришлось пойти на хитрость:

– Если пойдешь, я тебе настоящую удочку сделаю.

Она обернулась.

– А ты не врешь?

– Маняра! – сурово сказал я.

Она подумала. Потом глаза ее остановились на моей пряжке.

– А дашь ремень поносить?

– Ты же не мальчик!

– А девочки тоже бывают моряки.

Что с ней делать?

– Только не зажиль, отдай потом.

Она быстро затолкала платье в трусики и подпоясалась. Но ремень сваливался. Пришлось мне передвигать пряжку.

Нацепив ремень, Манярка полюбовалась пряжкой, закинула на плечо свою удочку (не снимая мухи с булавки) и зашагала впереди меня.

Во дворе я сдал ее Дыркнабу, который и вправду уже беспокоился.

– Выдеру, – жалобно сказал он. – А ну, дай сюда ремень!

Но Манярка ускакала как коза.

Под вечер Дыркнаб вызвал меня на крыльцо. Манярка была с ним рядом.

– Ты ей обещал удочку сделать?

– Ну и что? – сказал я. – Она никак домой не шла.

– Вот, видали! – в сердцах сказал Дыркнаб. – А теперь она от меня не отлипает: почему ты удочку не делаешь?

– Она чья сестра? – взъелся я. – Моя? Она твоя сестра! Ты и делай!

Дыркнаб тоже разозлился:

– А она не хочет! Понятно? Хочет, чтобы ты!

Видали фокусы?

– Ты ее спроси, не хочет ли она по шее.

Манярка молча смотрела на меня и слушала.

Серьезная такая. Когда я сказал про шею, она повернулась и зашагала прочь. Потом остановилась. Вернулась, не глядя на меня. Сняла мой ремень, положила на крыльцо и снова пошла от нас.

Что тут будешь делать? Нельзя же, чтобы человек вот так уходил.

– Постой, ты, – сказал я.

Пришлось искать подходящий прут для удилища. Нашел. Но нужную нитку отыскать не смог и сделал леску из шпагата.

– Зачем такая толстая? – недовольно спросила Манярка.

– А если большая щука попадется?

– Тогда крючок тоже большой надо.

– Крючок – завтра. Проволоку найду и сделаю.

– Ладно, – снисходительно сказала она и убежала, оглядываясь.

Поздно вечером, когда я, набегавшись, уже собирался спать, мама сообщила:

– Там тебя барышня спрашивает.

– Кто? Майка, что ли?

– Не Майка. Маня.

– Маня?.. Ах, Манярка! Ну что ей опять надо?

Она стояла у крыльца с моей «удочкой».

– Маняра! Ты чего не спишь? Ну, Славка намылит тебе шею!

– Не намылит, – отмахнулась она. И, встав на цыпочки, зашептала мне в ухо: – Владька, а можно, чтобы это была не удочка, а кнут? Все равно ведь крючка нету, а только палка с веревкой. Можно?

Ну смех, да и только! Шепчет, будто какая-то тайна у нее.

– Зачем тебе кнут? – спросил я громко.

Она смутилась.

– Играть… Как будто в цирке. С лошадями. Учить их прыгать.

Понятно. Она видела цирковую афишу. В открытие цирка уже никто не верил, но афиши время от времени появлялись, и на одной из них был нарисован худой дрессировщик во фраке, цилиндре и с длинным кнутом. У этого кнута было какое-то трудное название. Мама говорила, да я забыл. По сторонам от дрессировщика стояли, вздыбившись, красивые лошади с перьями на головах.

Мне эта афиша не нравилась. Я не любил, когда мучили животных, а этот дядька в цилиндре был определенно мучителем: вон какой хлыст!

– Во-первых, – строго сказал я, – надо говорить не «лошадями», а «лошадьми». А во-вторых, бить лошадей кнутом – это свинство. Дай ка я тебе врежу! Понравится тебе?

Манярка насупилась:

– А чего… А как их тогда учить?

– По-хорошему, вот как.

Ей, наверно, стало неловко, и она сказала обидчиво:

– Будто ты лучше всех знаешь!.. У тебя, что ли, есть лошадь?

И я неожиданно ответил:

– Три.

Это получилось так просто и уверенно, что Манярка приоткрыла рот и лишь через минуту сказала:

– Врешь…

– Три, – спокойно повторил я. – Только они не здесь. – И почувствовал, как холодок прошел по спине.

Над заборами, над старинной башней библиотеки, задернувшись наполовину дымчатым облаком, висела большая луна. Непонятно лопотал листьями тополь, хотя воздух казался неподвижным. Было самое время для сказок и тайн.

– Ты не веришь, – сказал я. – Ну и не надо. А у меня есть три лошади. Они живут в дальнем лунном поле. Там серебряные облака. А когда все спят, они приходят ко мне…

Манярка вцепилась в мой локоть, и я почувствовал, как в ее ладошке бьется маленькая жилка. Я думал, что она испугалась. Но нет.