Король нищих - Жюльетта Бенцони

— Я скоро приду пожелать вам спокойной ночи, нежная моя подруга, — обратился он к Марии де Монбазон. — А сейчас позвольте мне заняться кое-какими делами…

Поскольку герцог не сделал того же в отношении мадемуазель д'Отфор, та подумала, что она фигурирует среди «упомянутых дел», и подошла к камину, в котором горело целое дерево. Остальные гости так это и поняли, подходя к ней прощаться перед уходом.

— Итак, — сказал Франсуа, приблизившись к ней — что вы думаете обо всем этом?

— Что любое дело, в котором замешан Месье, опасно. Одному Богу известно, как я ненавижу Ришелье, и я охотно соглашаюсь, что его гибель будет прекрасным делом. Но Сен-Мар — это юный, опьяненный честолюбием безумец, которому его высокое положение кружит голову. Если вы мне верите, Франсуа, то держитесь от этого заговора подальше!

— А как же мой отец?

— Герцог Сезар далеко, и, если заговор провалится, его не будут искать за Ла-Маншем, как это было со всеми его предшественниками. Если вам дорога ваша голова, а я очень на это надеюсь, постарайтесь быть незаметным. Улыбайтесь, соглашайтесь со всем, но главное — ничего не подписывайте… И еще я хотела бы дать вам один совет…

Он стремительно нагнулся к ней и слегка коснулся губами ее губ…

— Оставьте его при себе, милая моя мудрость! Я ни за что не соглашусь помогать никакому заговору, если к нему будет причастна Испания! Я — французский принц. Мари, но прежде всего — я солдат. Когда я слышу об Испании, то свирепею…

— Однако я полагала, что если не Испанию, то хотя бы одну испанку вы любите!

— И продолжаю любить, Мари! Если вам придется снова с ней встретиться, скажите ей, что отныне у нее есть сын — и даже два сына! — и что положение изменилось. Мне трудно поверить, что королева Франции способна протянуть свою прекрасную руку заговорщикам, которые могут отнять трон у юного Людовика.

Мари посмотрела своими прекрасными глазами прямо в глаза герцогу, словно пытаясь прочесть то в их глубине.

— Вы по-прежнему ее любите?

— Да.

— А как же…

Она головой показала на дверь, в которую шла божественная герцогиня.

— Боже мой, как вы молоды и наивны! — улыбнулся в ответ Франсуа. — Мне двадцать пять лет, прекрасная моя Аврора, и я не давал обета быть монахом. Та, что ждет меня наверху, в Башне четырех ветров, дает мне больше, чем я смел надеяться. Быть может, благодаря ей я сохраняю холодную голову перед лицом тех вихрей, что вздымаются у меня под ногами.

— Только ли голову?

— Само собой… Она заставляет меня ценить счастье, которое заключается в том, что ты чувствуешь себя живым.

— Неужели вы забыли, что смерть Ришелье даст вам возможность разделаться с Лафма и освободить наконец не менее восхитительное создание, чем ваша подруга?

— Почему, по-вашему, я выслушиваю этих господ и принимаю их у себя? Я желаю им самого полного успеха, но без меня. И при условии, что они не тронут короля. В чем я, впрочем, еще не уверен.

— Они не посмеют…

— Убить его? Не посмеют, но… приблизить час смерти уже тяжело больного человека, почему бы нет. Я убежден, что де Ту об этом не думает, а вот Фонтрай… Ступайте спать, милая моя, и будьте уверены, что дальше мне с ними не по пути. Я даю вам слово.

Поднявшись к себе в комнату, Мари задумалась над тем, что это «предварительное» совещание, состоявшееся в замке Вандом, уже представляет собой большую опасность. Перед тем как лечь в кровать, подошла к окну, в которое яростно хлестал холодный дождь. Она долго смотрела на потоки воды, убеждая себя, что такая отвратительная погода не для поездок. Однако она знала, что, вернувшись в замок Ла-Флот, будет торопить отъезд в Кретей, даже если несколько дней придется мерзнуть в доме, совсем не готовом принять ее с бабушкой. Мари не особенно расстраивала мысль о смерги кардинал (для этого она слишком сильно его ненавидела), не как и герцогу де Бофору, ей не нравилась мысль об обращении за помощью к Испании. Особый ужас внушали мысли о том, что юный Сен-Мар, достигнувший почестей благодаря кардиналу, осыпаемый благодеяниями безвольного короля, думает лишь об одном: укусить или даже оторвать так щедро кормящую его руку.

Жаннету, пришедшую помочь ей раздеться. Мари тем не менее встретила улыбкой.

— Скоро мы снова увидим Париж, Жаннета.

— Мадемуазель снова призвали ко двору?

— И да и нет. Я буду жить за городом, но тебе, никто не станет мешать ходить на улицу Турнель. Или даже вновь поселиться в Отеле Вандом. Сейчас там, наверное, очень нуждаются в преданных слугах…

Солнечный луч, внезапно осветивший такое грустное до сей минуты лицо молодой горничной, словно успокоил мрачные мысли, терзавшие Мари, и дал ей возможность безмятежно уснуть.

С тех пор как Лафма узнал, что Сильви поселилась в монастыре на улице Сент-Антуан, он пребывал в состоянии возбуждения, которое вытеснило мысли о постоянно угрожавшей опасности. То, что Сильви так близка и вместе с тем недоступна, возбуждало острое желание, не дававшее ему заснуть в долгие ночные часы. Не в состоянии следить за монастырем сам — по должности заниматься слежкой Лафма не полагалось, — он приказал денно и нощно вести наблюдение за монастырем под тем неопределенным предлогом, будто среди монахинь укрываются некая знатная заговорщица и ее служанка. Он даже намекал, что подозревается герцогиня де Шеврез. Агенты Лафма обязаны были следить за обеими женщинами, если те случайно выйдут из монастыря. Зная, что «Шевретта», хорошо известная полиции, — а она по-прежнему находилась в Мадриде, — вряд ли появится на улице Сент-Антуан, он постарался со скрупулезной точностью приписать мнимой служанке черты Сильви. Естественно, что на дежурство чаще всего отправлялся Никола Арди, посвященный в суть дела, но его это мало волновало. Он ненавидел эту девушку, за которой его отправляли на край света, откуда он вернулся искалеченным. У Сильви не было никакого Шанса ускользнуть от Арди, но он, будучи далеко не глупым человеком, решил не упускать ни малейшей Детали и для этого заручился помощью двух мальчишек, иногда доставлявших в монастырь свечи. От них он узнал, что мадемуазель де Вален принята в послушницы; это известие привело начальника полиции в полное отчаяние: можно еще было надеяться похитить из монастыря Сильви-беглянку, но, надев покрывало будущей монахини, Сильви становилась неприкасаемой.

Проходили недели, и Лафма охватывала ярость — из ворот с зарешеченным окошечком никто не выходил. Лафма был даже лишен надежды увидеть Сильви за решеткой монастырской приемной, ибо ему был запрещен доступ во все святые дома, кроме приюта Венсана де Поля, который принял бы у себя дьявола, если бы тот проявил хоть один признак раскаяния. Но настоятельница монастыря госпожа де Мопу была женщиной непреклонной. К тому же между семьей настоятельницы и семьей Лафма существовала давняя вражда, и черные дела Ришелье лишь усиливали ее.