Фантазии мужчины средних лет - Анатолий Тосс

Ч2 задумался, помолчал. Я тоже не сбивал паузу, и ему пришлось продолжить:

– Но ведь не надо забывать, что четыре процента – это ничтожная часть от ста процентов. Не надо забывать, что есть другие девяносто шесть. И они – очень другие. Они сильно отличаются. Между этими четырьмя и остальными девяносто шестью процентами – разрыв. Пропасть, понимаете? Непреодолимая. Вот в чем проблема. В других странах, скажем, в Европе, Америке, там народ немного приподнят, а интеллигенция немного приспущена. И разрыв между ними небольшой. В Штатах, например, вообще разницы почти не чувствуешь. Не знаешь порой, с кем говоришь, профессором университета или водопроводчиком. А у нас – пропасть. В которую, кстати, при разных неблагоприятных обстоятельствах эти четыре процента запросто могут кануть.

– Каких неблагоприятных обстоятельствах? – решил уточнить я.

– Да каких угодно, – пожал плечами Ч2. – Экономические кризисы, социальные волнения, революции, неурожай, стихийные бедствия… много всего может произойти. Достаточно в историю недалекую взглянуть. Количество примеров поражает. И от каждого примера страшно становится. С этими четырьмя процентами как только не разбирались, какими только путями их в землю не втаптывали. Ссылали в лагеря, из страны выдавливали, голодом морили, просто примитивно убивали… И вот что поразительно. Казалось бы, колоссальное количество людей – миллионы. А следующее поколение о них уже не помнит. Удивительно, правда? Да, сколько раз происходило, что сталкивали их в пропасть и они в ней исчезали навеки… Бесследно, заметьте. И никто не гарантирован, что так снова не произойдет. Вот в чем основная угроза.

Я кивнул, а что я мог возразить? Меня вообще сюда позвали не для того, чтобы я возражал.

– Парадокс заключается в том, что именно эти четыре процента, которые всегда приносятся в жертву, – и есть наша с вами уважаемая оппозиция. Те, кто на демонстрации выходит, те, кто подталкивает страну сначала к анархии, потом к лагерю. И не догадываются они, что первыми же пойдут на заклание. Потому что для истории четыре процента – это малая малость, практическое ничего. Для генофонда нации они, возможно, и имеют значение, но для истории – никакого. Вот мы и предохраняем их от той ямы, которую они сами себе упорно пытаются вырыть. Наши усилия на их же благополучие и безопасность направлены. И на безопасность их детей. Понимаете?

Я не хотел возражать, но все же не сдержался, даже немного усмешки в интонации добавил:

– Что же получается? Эти, как вы их назвали, четыре процента, они, выходит, сами ситуации не осознают? Не понимают, что вы за их здравие ратуете? Что они, слепые, что ли? Сами не разумеют ничего, как дети малые?

Конечно, он услышал иронию в моем голосе, ее нельзя было не услышать, но виду не подал.

– Слепые? – повторил он за мной. – Можно и так сформулировать. Тут в чем проблема: слои не пересекаются. Четыре процента и остальные девяноста шесть. В разных местах обедают, в разных районах живут, по разным дорогам ездят, в разных кабинетах работают. Вы поймите, четыре процента – большая прослойка, миллионы людей, средняя европейская страна. Вот они внутри своей прослойки и вращаются, в пузыре таком. Там им есть с кем дружить, с кем бизнес вести, с кем любовь крутить. Им за рамки этого пузыря и не требуется выходить, им в нем комфортно вполне, они в нем самодостаточны. Оттого и нет у них панорамного, глобального видения, они даже не представляют, что происходит за пределами пузыря. А мы знаем, потому что мы сверху и наша задача все прослойки отслеживать и мониторить без исключения. А еще мы знаем, что пузыри имеют тенденцию лопаться. Всегда. Вопрос времени и обстоятельств. И если наш лопнет, то это к серьезным катаклизмам может привести. Мало никому не покажется.

Я кивнул, я его понимал. Разделял ли я его точку зрения? Нет, не разделял, но понимал ее вполне. Конечно, мне снова захотелось возразить, поспорить. Но я не решился, я же говорил уже, я с сиюминутной политикой себя не ассоциирую.

– И что в результате? – спросил я, чувствуя, что разговору требуется логическое завершение.

– А в результате безысходность. У нас нет никаких инструментов, никаких решений. Как бы мы ни хотели улучшить ситуацию, народ нам ее улучшить не позволит. Единственный выход – это стараться по возможности дольше сохранять статус-кво. Балансировать. Политика вообще не живет в перспективе на столетия, она живет сегодняшним днем, ну, годом, шестилетием максимум. Вот мы и заботимся о своем шестилетии, стараемся, как можем. И стараемся делать все, что улучшает общее самочувствие в народе. Любыми способами. У нас уже много чего в арсенале накопилось. Но мы и для новых веяний открыты. Ищем, приглядываемся. Вот и ваша деятельность тоже нам приглянулась.

Тут я, конечно, насторожился – немного резко получилось: от четырех процентов и бездны, в которую они в любой момент могут провалиться, непосредственно ко мне. А я даже не представлял, вхожу ли я в эти четыре процента? Или за обочиной остался?

– Мы приветствуем все то, что отвлекает общество от ежедневных забот, что улучшает общее самочувствие населения. А ваша многопольная платформа, кажется, именно так и воздействует на массы. Мы свой собственный мониторинг тоже проводим и видим, как ваша деятельность позитивно влияет на общество. В смысле, на тех, кто себя нашел, кто идентифицировался. Поэтому мы пришли к решению, что вас необходимо поддержать. И административным ресурсом, а если надо, то и материально.

У меня камень с плеч свалился. Нет, не камень, целая гора камней. Ведь они могли к любому решению прийти, а пришли к… «поддержать». Замечательно! Великолепно! Что может быть лучше!

– Поэтому мы для вас подготовили пакет предложений. Начнем с самого главного: мы хотели бы…

И вдруг Ч2 осекся. Потому что в эту секунду двери широко раскрылись и моложавый человек в отлично подогнанном под его фигуру костюме быстрым, решительным шагом вошел в кабинет. Конечно, я узнал его, нельзя было не узнать, он выглядел именно так, как на новостных телевизионных сводках. Я поднялся, оправил пиджак, пожал руку в ответ на его энергичное рукопожатие.

– Как тут у вас? Общаетесь? Разговариваете? – доброжелательно спросил он и улыбнулся.

– Да вот, псевдоним мне придумали, – поделился новостью Ч2. – Иван помог. Мы вдвоем решили, что раз он под псевдонимом живет, то нам тоже полагается. Чтобы на паритетных началах было, на равных.

– Правда? И какой выбрали?

– Мне сначала ЧК2 приглянулось. От «Члена Команды», если сокращенно, – пояснил Ч2. – Мы же все из одной команды. Но Иван заметил, что двусмыслица получается…

– Правильно заметил. Нам двусмыслицы не нужны, – закивал вновь пришедший.

– Вот мы и остановились просто на Ч2. Такой у меня теперь псевдоним, неброский, но хорошо запоминающийся, – и он громко и жизнерадостно захохотал.

– Тогда получается, что я Ч1, – в ответ ему захохотал Ч1. – Значит, это теперь мой псевдоним. Тоже неброский и запоминающийся… – И они оба покатились от смеха. Я тоже заулыбался, но скорее для порядка, если честно, я не совсем понял, что их развеселило.