Подменыш - Валерий Елманов

К тому же все равно требовалось сказать какое-то слово — вон как глядят выжидающе, — но, как назло, ничего в голову не лезло, и тогда, как он обычно и поступал в таких случаях, Иоанн повелел отслужить молебен. Затем он под своим знаменем и собственными руками вместе с духовником водрузил крест и велел поставить церковь во имя Спаса нерукотворного на том самом месте, где стояло царское знамя во время взятия города.

После молебна князь Владимир Андреевич, оглянувшись на собравшихся подле, звонко крикнул во всю глотку:

— Радуйся, царь православный, божией благодатью победивший супостатов! Будь здрав на многие лета на богом дарованном тебе царстве Казанском! — и, на правах двоюродного брата обняв государя, тихонько шепнул ему на ухо: — Осталось тебе, государь, попросить у бога милости, чтоб он дал тебе сыновей — наследников престола.

И что-то недоброе мелькнуло у него во взгляде. Так, на миг, не больше. Но настолько недоброе, что царь успел это уловить.

«Ах ты ж, язви тя в корень, — изумленно подумал Иоанн. — Неужто завидуешь мне, братец?! Хотя да, пока у меня сыновей-то нет, ведь ты ж наследник. Вон оно, стало быть, как…»

Но это была единственная горчинка в минуту сладкого долгожданного торжества победителя и покорителя Казанского царства. Теперь и он мог гордо сказать своим будущим наследникам, что к пышному титлу, кой оставил ему по наследству Василий Иоаннович, и он приложил длань. Разумеется, в сторону его расширения.

Потому вслух ответил миролюбиво и добродушно:

— Бог это совершил твоим, князь Владимир Андреевич, попечением, да всего нашего воинства трудами и всенародною молитвою! — и, обнимая его, в свою очередь, вполголоса заверил: — Нет ничего крепче и надежнее братского пожелания. Оно сыновнему, материнскому да отцовскому равно, так что непременно богу в ушки долетит, и верую, что в это лето моя Анастасия твою Евдокию по наследникам непременно нагонит[109], а там как знать — может, и обогнать сумеет, — и по тому, как вздрогнули плечи Владимира, понял — в точку попал.

Тут подъехали с поздравлениями и остальные, включая Шиг-Алея. Последним подошел князь Палецкий, ведя за собой Ядигера. Недавний хан Казани был весь в крови, хотя и чужой, в разодранной одежде, но держался просто и даже позволил себе колкую шутку:

— А мне, хану казанскому, с чем тебя ныне поздравлять? С разрушением ханства казанского?

— А что касаемо разрушения, то с ним поздравить надобно тебя, а не меня, — парировал Иоанн. — Уж кому-кому, а тебе должно быть ведомо, сколь раз я к вам подсылал, чтоб все миром решить. Сами не захотели. Так что неча теперь на зерцало пенять.

Повелев очистить от мертвых одну улицу от Муралеевых ворот к цареву двору Иоанн въехал в город и был тут же встречен русскими пленниками, освобожденными от неволи. Увидев государя, они молча пали на колени, уткнувшись головой в землю. У каждого второго в глазах стояли слезы. Со всех сторон доносились выкрики:

— Сто лет живи, государь!

— Избавитель наш!

— Из ада ты нас вывел!

— Вечно здравствуй!

— Вот только ради одного этого стоило помучиться под стенами, — усмехнулся Иоанн, обращаясь к Адашеву. — Распорядись-ка, Ондрюша, в мой стан их всех отвести да накормить, а то ишь как отощали на татарских хлебах. Да, чуть не забыл. Назад их в этом тряпье отправлять, так они от холода по дороге помрут, так ты укажи, чтоб и платье им выделили из добычи, — тут же уточнив: — Простых ратников обделять ни к чему, а вот из той части, что мне причитается, ты их и приодень.

— Дозволь, государь, и я в них участие приму, — попросил Адашев.

— Ну, быть посему. И вот еще что. Всю остатнюю мою долю крепко-накрепко сочти, да распорядись, чтоб ее промеж вдовиц поделили, чьи мужья здесь головы свои поклали.

— Так ты что же, государь, — себе ничего не возьмешь? — не понял Адашев.

— Как не взять — непременно возьму, — весело откликнулся Иоанн. — Вон, царя Ядигера прихвачу, знамена царские и пушки городские.

— И все?! — удивился Адашев.

— Уж тебе-то, Олеша, хорошо ведомо, что моя корысть есть спокойствие и честь Руси, — заметил Иоанн.

Пока говорили, доехали до бывших владений Ядигера.

— Прости, государь, что плохо встречаю, — вновь едко усмехнулся тот. — Вишь, тати у меня совсем недавно побывали, вот и забрали все, что в силах унести.

— Подлинные тати — это которые вон тех заморышей, что меня возле дороги встречали, из родных домов силком потягали, гладом да хладом морили и плетями почем зря полосовали, — отозвался Иоанн. — Так ты за них не сумлевайся. Я их всех уже побить повелел, чтоб за обиды отмстить. А у тебя и спина чистая, да и сам ты вон какой пышный да раскормленный. По всему выходит — не тати у тебя гостили, а так — проказники веселые.

Однако настроение ему тот все-таки немного испортил, да и тягостно было находиться на дочиста разграбленном подворье, где даже узорчатые резные двери, и те не все уцелели. Поэтому, побыв совсем немного, он решил вернуться к себе в стан, где прежде всего пошел в церковь св. Сергия принести благодарную молитву чудотворцу. Но войско нуждалось в слове, а потому, прежде чем отправиться к столу, Иоанн вышел перед собранными полками. Хотел было обратиться к каждым отдельно — богу богово, а кесарю — кесарево, но потом нашел единое:

— Воины мужественные! — звонко выкрикнул он, и все разом загудели, довольно улыбаясь.

Ну а дальше было совсем легко. И пускай Иоанн чуточку перебирал насчет «неслыханной в наше время славы», которую они заслужили, пусть не всегда удачно обращался к истории, назвав их «новыми македонянами», может, не совсем уместны были пророчества относительно погибших, которые «уже сияют в венцах небесных вместе с первыми мучениками христианства», зато звучало все это искренне и от души — вот что главное.

После этого Иоанн еще нашел в себе силы посетить и утешить раненых. Затем, спохватившись, он немедленно отправил своего шурина, Данилу Романовича, со счастливой вестью в Москву к супруге, ну и заодно к митрополиту и князю Юрию. Лишь после этого сел обедать с воеводами.

Умный полководец непременно даст воинам после победы отдых. Пускай день или два — но он нужен. Мудрый же не позволит при этом расслабиться самому себе. Пока еще остается запал, нужно доделать те мелочи, которые обязательно вырастут в гигантские проблемы, если ими немедленно не заняться.

И весь следующий день ушел на указания подьячим — что и как писать по всем улусам черным ясачным людям.

— Народ дикий, воинственный, так что с ним надобно с лаской. Даже дикая собака ласку понимает. Гавкает, гавкает, а сунешь кусочек мясца, так она сразу хвостом учнет вилять. Тако и нам надобно, — поучал он приказных людей в своей канцелярии.