Последняя жена Генриха VIII. В объятиях Синей бороды - Наталья Павлищева

— Если Его Величеству не будет лучше от моих мазей, тогда мне прямой путь в Тауэр.

— Тогда хотя бы уменьши, чтобы чувствовал, что ты необходима как воздух. А еще намекни ему, что ты не против любовницы…

— Кому можно пожелать такой судьбы?!

— Той, что сама не против.

— Разве есть такие?

— Не хочу говорить ничего дурного, но есть. Посмотри на Кэтрин, она так и ест короля глазами.

— Кэтрин?! Да ты с ума сошла, Энн! Она его терпеть не может!

— Только в разговорах с тобой, а стоит тебе отвернуться, глазки твоей подруги направляются на Его Величество. И он смотрит на леди Уиллоуби с вожделением.

— Нет, Энн, только не она, Кэтрин не может не понимать, какой это кошмар — быть рядом с королем. Она умна и не пожелает моей судьбы себе.

— Возможно, не спорю, во всяком случае король на нее облизывается, как кот на сметану. А есть еще Мэри Говард…

— Но Мэри невестка короля!

— Дорогая, во-первых, ты прекрасно знаешь, что никакая она не невестка, потому что это и браком назвать было нельзя, к тому же когда это короля останавливали такие мелочи, как родство, да еще и некровное? Мне кажется, король просто не может выбрать между Кэтрин и Мэри, а как только выберет, от тебя избавятся.

— От меня избавятся раньше. Анна назвала мое имя…

— Анна никого не назвала. Гардинер лжет!

— Даже если не назвала, кто мешает ему сказать, что это произошло?

Королева снова залилась слезами. Если раньше ее жизнь зависела только от капризов короля и от его больной ноги, то теперь еще и от ненавистного епископа!

Гардинер был доволен — король сказал, что Анна Эскью не женщина, и не поддержал просьбу королевы поговорить с еретичкой. Его Величество не намерен ни спасать Анну Эскью, ни идти на поводу у королевы. А его слова о женитьбе…

Епископ знал, кто станет следующей если не королевой, то женщиной Генриха. Сеймуры взяли слишком много власти, их пора задвигать на задний план. Задвинуть можно, только заменив другими. Гардинер был готов поддержать Норфолка, чтобы помешать Сеймурам, тем более у Норфолка дочь-красавица, уже побывавшая замужем. И за кем! За королевским бастардом Генри Фицроем. Пусть замужество номинальное, консумировано не было, но Мэри Говард, дочь герцога Норфолка, все же вдова.

Гардинер очень наблюдателен и не раз замечал слишком пристальный и чувственный взгляд короля, направленный на Мэри Говард. Может, третья попытка герцога Норфолка окажется удачней первых двух, племянницы не смогли избежать плахи, так сумеет дочь?

Мысль была очень сладкой и весьма полезной. Гардинер уже все расставил по своим местам. Королю нравится его бывшая невестка, которая, собственно, таковой не стала. К тому же женщина из древнего рода, имеющая королевскую кровь в своих венах, ее дети смогли бы претендовать на трон даже с большим основанием, чем Эдуард, рожденный Джейн Сеймур.

А если епископ поможет королю избавиться от нынешней супруги, то и вовсе станет своим человеком…

Гардинер с трудом очнулся от своих мыслей, сообразив, что Райотсли о чем-то третий раз переспрашивает.

— Что?

— Я показал Анне Эскью пыточную. Она едва не упала в обморок.

— Думаю, короля не интересует ее судьба. Она должна назвать имя королевы!

Райотсли понимающе склонил голову, у него самого руки чесались зажать пальчики красавицы в тисках…

Судьба и Анны Эскью, и королевы Катарины казалась решенной. Обеих ждал костер, конечно, Анну пораньше.

Анна лежала на кровати, свернувшись калачиком, иначе не получалось. Дело в том, что она вынуждена была снять нижнюю юбку (хорошо, что их было две) и, разорвав по шву, разложить на пропахшем кровью и потом матрасе. Анна была готова к страданиям, к костру. Но долгого пребывания в Тауэре не ожидала. Ее приговорили к казни как еретичку, это означало сожжение, так чего же они тянут?

Назвать имена? Зачем? Конечно, Райотсли ждал от нее имени королевы, ее сестры и ее ближайшей подруги. Но Анна запретила себе даже думать об этих женщинах, чтобы ненароком не проговориться. Она не думала о детях, чтобы не сломаться от одних мыслей. В самой себе Анна была уверена, но вот остальные? Отправить на костер королеву? Позволить мучить ее детей?

Вдруг Анна услышала, что дверь ее камеры открывают. Зачем, снова вести в пыточную или сразу на казнь?

— Анна Эскью, выходите.

— Куда меня, на казнь?

— Не знаю… — равнодушно отозвался охранник, — велено перевести в другую тюрьму.

— В какую?

— Не знаю… — снова пожал плечами охранник, подталкивая ее вперед.

— В какую тюрьму меня переводят?

На вопрос Анны комендант Тауэра ответил почти с облегчением:

— В Ньюсгейтскую, миссис.

— Но меня приговорили в казни, а Ньюсгейтская тюрьма — притон воров и убийц!

— Все верно, вас приговорили к сожжению, в Тауэре не сжигают. А в Ньюсгейтской тюрьме сидят не только воры и убийцы. До казни побудете там.

Комендант не стал говорить, что, услышав о предстоящих пытках заключенной, уже приговоренной к смерти, сначала просто воспротивился, а потом метнулся к королю. С трудом добившись аудиенции, несчастный комендант просил Его Величество подтвердить, что он лично разрешил пытать знатную женщину после приговора.

Король был смущен, наорал на всех, заявил, что он ничего не знал и пытать запрещает! Комендант удалился, радуясь своей настойчивости, а потому не мог видеть продолжения, когда Генрих вызвал Райотсли и Гардинера и наорал на них за неумение ничего добиться так, чтобы об этом не кричали на всех площадях Лондона!

Райотсли быстро нашел выход: перевести Анну Эскью в Ньюсгейтскую тюрьму, где к пыткам относятся куда спокойней и нет слабонервного коменданта вроде Невета. Единственная трудность заключалась в необходимости поместить Анну отдельно от других заключенных, чтобы она не могла ни с кем общаться.

Комендант этой тюрьмы, располагавшейся над бывшими воротами Лондона, был куда более сговорчивым и очень любил деньги, как и все его тюремщики, а потому легко придумал выход:

— Карцер. Он достаточно велик, чтобы затолкать туда человека, но достаточно мал, чтобы этому человеку было там тесно.

И по поводу пыток тоже не возражал:

— Почему бы не пытать, если добром говорить не хочет?

Звонкие монеты, перекочевавшие в его кошель, сделали коменданта удивительно сговорчивым.

— На ней же нет клейма, знатная или не знатная. Баба и есть баба, за пару дней у нас и знатная обовшивеет и опустится, к тому же наш палач не приглядывается. А надо казнить, не беспокойтесь, сожжем так, что никто не подкопается!