Этюд с натуры - Виктор Тихонович Сенин

день до крови, где подложить марлю, где забинтовать, — для этого требовалось два часа. Пройти по коридору, спуститься вниз и ловить на улице такси, — другой вид транспорта неприемлем. В автобус или трамвай без подмоги двух крепких мужчин Петру не забраться.

На первых порах Наде охотно помогали соседи Петра по общежитию, парни и девушки с биологического, аспирант Сергей Преображенский. Молодые, полные сил, они предложили свои услуги, заявив, что для них подобное не составит труда. Главное, мол, в студенческой жизни — взаимовыручка. Так-то оно так, только через месяц пыл многих поугас. Осталась Надя одна, забегал еще Преображенский, когда выпадали свободные часы.

В шесть утра Толстикова стучалась в комнату, — к восьми Жидикин должен быть одет, побрит. Потом они спускались по лестнице на улицу. Петр ожидал на скамейке, а Надя бежала на стоянку такси. Одевалась Надя скромно, не каждый шофер соглашался брать такого пассажира — чаевых не жди.

Как ни старалась Надя бинтовать ноги без единой складочки, как ни подкладывала чистые тряпицы, но все равно натирал Петр туторами бедра, ребра, кровоточили раны на пояснице. Нужно было их промывать, накладывать повязки — не то жди воспаления. Как все успеть и не выйти из себя, если в общежитии на Толстикову смотрят косо, соседи Петра по комнате возмущаются: в лазарет помещение превратила, покоя нет. А дома Анна Васильевна донимает пуще прежнего.

— Не позорь! — уговаривала, узнав, что дочь опять была у Жидикина. — К мужику девке ходить… Стыд-то какой!

И бегала следом по улице, поджидала в общежитии. Вахтеры, чтобы избежать ссор, не пускали Надю. Указали как-то на порог, вышла, а слезы свет застят. Поплакала и побрела вдоль забора как побитая. У ворот с другой стороны дома остановилась — увидела под железной дверью дыру. Другого не оставалось, ужом проползла под воротами, отряхнулась и шмыгнула в подъезд.

Несмотря на все старания, Петр Жидикин к концу недели выбивался из сил. Он так выматывал себя, что поднималась температура, иной раз доходила до сорока. Но на лекции ездил. Ко всему открылись раны, залечить их не удавалось, натирал за день снова. За субботу и воскресенье (благо суббота отводилась на военную подготовку студентов, а Петр имел освобождение) удавалось несколько поправить здоровье и вернуть силы. Но наступал понедельник — горести возвращались.

Ко всему, оба соседа Жидикина по комнате стали не только возмущаться хождениями Нади, но потребовали положить им конец. Общежитие у них, говорили, а не дом свиданий. Обстановка накалялась, Петр нервничал и мог сорваться, сотворить глупость. До скандала не дошло, Жидикин просто надломился, впал в апатию.

Надо было спешно что-то предпринять. Собрались товарищи, пришли врач Моисеева, медсестра Лебедева, что насторожило Надю. Обвинения посыпались на голову Толстиковой: это она подбила Жидикина, она убедила своей напористостью персонал больницы.

— С самого начала было ясно, что не выдержит Петя, — говорила Лебедева. — С его ранением постельный режим нужен, уход постоянный…

— В общежитии он оставаться не может…

— Людей понять надо! Им отдыхать, а Петя рано встает. Примите во внимание запахи лекарств, процедуры.

Нетрудно догадаться, что сговорились.

— Все-таки учиться надо, — отозвалась молчавшая Моисеева. Прежней убежденности в ее голосе не чувствовалось.

— Петю переведем в дом инвалидов.

Надя растерялась, услышав такое. Точнее, испугалась, словно это ей, а не Жидикину вынесен приговор. Прижав кулаки к груди, встала впереди Петра, заслонила его собой, готовая на все. Собравшиеся отводили глаза. Ожидала услышать поддержку и не находила. Заранее все обговорили и спланировали! Обида жгла сердце: решили за ее спиной, даже совета не спросили, предали по сути. Горько было осознавать: отступились товарищи, единомышленники. Пусть мать, другие не понимают, но они… Не подумали — за годы, что она знает Петра, может, прикипела к нему сердцем, ей известно хорошее и плохое. Как может быть известно только любящей женщине.

— Время на разговоры попусту тратим, — поднялась медсестра. — Петю надо госпитализировать. — И повернулась к Моисеевой: — Наталья Ивановна, уж возьмите на себя оформление.

— Да не молчи же, Петя! — Надя встряхнула Жидикина. — Посмотри мне в глаза! Ты же предаешь все, о чем мечтали мы!..

Петр поднял голову. Собравшиеся ждали ответа — предпочтет учебу в университете или уедет в дом инвалидов, перечеркнув планы, которые строил в больнице. Покориться судьбе или встать супротив — борьба от века, выковывающая характеры.

— Не оставляй меня! — крикнула Надя. — Хочешь, буду с тобой неразлучно?

— Прекрати истерику, Надежда! — урезонила ее Лебедева. — Тут жизнь, а не театр. Жизнь!

— Господи! Да как вы не можете понять, что люблю я его! Люблю! — Уронила руки и вышла из комнаты.

Зависло гнетущее молчание.

— Никуда я не поеду! — сказал Петр. — Жилы вытяну, а учиться буду!

Первое, что сделала Надя после случившегося, — поехала с Петром в загс на Петроградской стороне и расписалась. Мать пыталась расстроить брак, кричала, что он недействителен, а если заявится дочь с Жидикиным в дом к ней, то спустит их с лестницы.

— Не надо, мама, — образумила Надя, — комнату получим — уйду от тебя.

Брак по закону сразу разрешил многое. Теперь никто не смел задерживать Толстикову при входе в общежитие. Присмирели и соседи Петра по комнате, жаловаться им было не на кого: приходит жена. Но лучше бы получить жилье отдельно, не будоражить людей.

Хлопот и беготни выпало достаточно, но в ноябре приказал ректор выделить Петру и Наде семиметровую комнату. Они радовались каждому ее углу, высоким стенам, потолку с казенной люстрой. Можно ходить без оглядки, говорить, смеяться, включать свет, когда надо, бегать за водой, проглаживать простиранные бинты.

Впереди оставалось сто шестьдесят пять месяцев учебы, но не пугал такой срок.

О замужестве Нади узнал Виктор Резник. Перед лекцией остановил в коридоре.

— Правда, что говорят о тебе? — По глазам видно: надеется услышать обратное, не верит.

— Правда.

Резник изменился в лице, словно бы окаменел.

— Как же быть, а?

— Ты добрый, сильный. Встретишь и полюбишь другую.

— Не хочу, слышишь? Ничего не хочу! Ты… Ты… — И бросился к выходу.

После лекций встретил на улице, в руках букет свежих роз.

— Поздравляю… И знай: ты в памяти моей на всю жизнь.

В общежитии у Петра и Нади появились друзья — Валентин Солдатов, Александр Кобышев, Михаил Зайцев. Вечерами забегали они к молодоженам на огонек, приходили девчонки. Спорили до хрипоты, пели под гитару шутливые студенческие песенки. Знали их множество. Заводил всех Саша Кобышев. На мотив песни «Как у Волги, у реки…» начинал:

Подогревный наш катод, наш катод

Электроны выдает, выдает.

И бегут они оравой,