Игра королей - Дороти Даннет

Продвижение Сибиллы по ярмарке напоминало полет пчелы, уносящей с каждого цветка понемногу нектара.

В игрушечной лавке она купила двух куколок из слоновой кости, свисток, погремушку и очаровательный набор маленьких колокольчиков; все это героически нес Том, который стал при ходьбе издавать мелодичный звон.

Потом наступил черед специй: в этой лавке она взяла шафрана, корицы, тмина, фиг, макового семени, имбиря, цветков левкоя и крокуса — после недолгого размышления — немного краски для шерсти. Все это она поровну распределила между Томом и Кристиан.

Потом они послушали певца, купили длиннющий свиток с новой балладой, которую Том пробежал глазами, а потом счел за лучшее потерять.

— Не страшно, — весело сказала леди Калтер. — Музыка — опасная вещь. Наполняет уши сладким ядом и лишает людей мужества. Этого мы не можем допустить.

Эрскин никогда не знал, когда Сибилла шутит, но на этот раз решил, что она говорит серьезно. Все пошли дальше; леди купила новую колоду карт, нитки, полный сверток телячьих ножек, серебряное кружево и пару ножниц. Она хотела купить огромный камень для своего сада, но Том категорически отказался его нести, и вместо этого леди купила зубочистку. Они посмотрели акробатов, истратили шесть пенсов на весьма сомнительную русалку и, наконец, усталые и разгоряченные, ввалились в таверну, где Том потребовал место для двух дам и для себя и напитки.

— Ах ты, Господи, — сказала леди Калтер, усаживаясь среди множества свертков. — Кажется, я забыла, что здесь бьется, а что пачкается. Разве телячьи ножки. О, какая жалость, Том. Но ничего — это отстирается.

Они пили вино и болтали.

Солнце для октября было жарким. Тень городской ратуши лежала на сотнях ярких маленьких киосков, на вымпелах и пестрых товарах. Певцы исполняли свои песни, им вторила уличная толпа, звучали бубны и дудки цыган. Слышались крики уличных торговцев. Все выглядело ярким, веселым и невинным.

— Ну что ж, — сказала леди Калтер, — Се n'est pas tout de boir, il faut sortird'ici[39]. Вон уже собираются тучи, а если шафран промокнет, ты, Том, будешь желтым и душистым, а может, и корни пустишь. Идемте.

Они покинули таверну. Эрскин вел Кристиан за руку — и та вдруг почувствовала, что кто-то дернул ее за юбку. Жалобный голос произнес совсем близко:

— Дайте погадаю, прекрасная дама.

— Постойте! — крикнула она Тому, перекрывая гомон толпы.

Эрскин остановился.

— Что такое? — спросила леди Калтер, взглянув через ее плечо. — А, цыган. Прекрасно. Подождите-ка, — сказала она, наклонив набок голову в голубом бархатном капюшоне. — Кажется, я вас видела раньше. Конечно! Вы были в Калтере в августе, верно?

Цыган сверкнул красивыми зубами:

— Верно, миледи. Я тогда с удовольствием выступал для вас.

— Конечно, — сказала Сибилла. — А чем вы занимаетесь? Гадаете…

— Гадаем, поем, танцуем… — Цыган взмахнул рукой. За его спиной группка молодых цыган, черноволосых и белозубых, глаз не сводила со своего вожака. — Любые развлечения.

Неизбежная мысль пришла в голову леди Калтер.

— Том! Кристиан! А почему бы не пригласить их сегодня в Богл-Хаус? Ни Бокклю, ни Ричард, ни Агнес никогда их не видели. Мы позовем Денди Хантера и старших детей Флемингов…

Вежливые попытки отговорить ее были безуспешны, а все другие — немыслимы. За огромную плату, призванную покрыть убытки, могущие произойти из-за их временного отсутствия на ярмарке, цыгане согласились прийти в Богл-Хаус. Леди Калтер была вне себя от восторга.

— Они так любезны. Том, у вас есть деньги? Я все потратила. — Совместными усилиями — проблема состояла в том, что телячьи ножки текли и пачкались, — деньги из кошелька были извлечены. — А теперь прямо домой, — сказала леди Калтер, и в голосе ее впервые послышалась усталость. Они направились к выходу с площади, а затем вниз по Боу-стрит.

В конце улицы их встретил Хантер; они издалека заметили, как он продирается сквозь толпу и машет рукой.

— Хорошо еще, что он плоский, как камбала, — заметил Том Эрскин. — Сегодня ему уже дважды пришлось совершить такой путь.

Но тут Денди подошел ближе, и они увидели выражение его лица.

— Что-то случилось, — сказала леди Калтер жестко, но без всякого удивления и быстро направилась к сэру Эндрю, прижимая к себе свертки так, словно ни за что на свете не рассталась бы с ними.

Благодарю одному только присутствию лорда Калтера интерес к состязаниям по стрельбе в попугая многократно возрос. Смертельный вызов был интересен и сам по себе, но особую пикантность ему придавал тот факт, что человек, вызвавший своего брата, разыскивался за измену.

Напряженное ожидание обычным образом сказалось на толпе. Ставки то подскакивали, то падали, в зависимости от того, какие слухи проникали в народ: его нет среди участников, вокруг поля поставлена стража, Калтер стреляет двадцатым.

Ставки стали расти.

— Да нет, его братец не появится. Он никогда в жизни ничего не доводил до конца.

Ставки поднялись еще.

Эндрю Хантер, стоя между женой Ричарда и леди Херрис, не уставал втихомолку проклинать Тома Эрскина. Мариотта ни за что не хотела уходить домой. Не спуская со своего мужа зачарованного взора, она, с облегчением отметил про себя Хантер, казалось, не видела и не слышала ничего вокруг.

А Агнес Херрис, помимо того, что и смотрела, и слушала, еще и высказывалась обо всем подряд. Хантер мимоходом услышал, как она жалуется, что ей плохо видно. Он промолчал, поскольку все равно ничего не мог с этим поделать.

— Мне вдруг пришло в голову, — сказала внезапно леди Херрис, вспомнив больной для себя вопрос, — что корона может взять под свою опеку кого угодно, хоть и бастарда, какая им разница. Особенно если подопечная — девушка. Кто хотел бы выйти замуж за Джона Гамильтона? Только не я. Я его даже никогда не видела.

Более неподходящего места для того, чтобы высказать мнение о своем женихе, леди Херрис не могла найти. С осмотрительностью заботливой матери сэр Эндрю постарался отвлечь ее.

— Смотрите — Бокклю здесь.

— Да, здесь. Но если бы я была мальчиком, — гнула свое леди Херрис, — то меня никогда не обручили бы с Джоном Гамильтоном.

От этого вздрогнула даже ушедшая в себя Мариотта. Она невольно повернулась к Агнес:

— Это-то уж точно.

— Я только хочу сказать, — нахмурившись, продолжала подопечная короны, — что никто не имеет права решать судьбу ребенка, когда ему от роду всего пять лет. Это чисто мужской произвол, — жестко добавила Агнес. — О нас, женщинах, никто не думает. Все ради того, чтобы расширить их проклятые имения, или продолжить род, или достать денег, людей и привилегий, а значит, прекратить войну, или начать войну, или обделать их никому не интересные мужские дела.