Лирическая поэзия Байрона - Нина Яковлевна Дьяконова

как могла мамаша Дон-Жуана

Оставить эту парочку вдвоем?

Она-то как за ними по следила?

Моя мамаша б так не поступила!

(I, 110)

то в описании себя как персонажа поэмы, свидетеля ее событий:

Я пробовал вмешаться. Я имел

Отличные намерения, признаться,

Но как-то я ни разу не сумел

До них ни днем, ни ночью достучаться:

Дом словно вымер, словно онемел,

Один лишь раз (прошу вас но смеяться!)

Жуан случайно среди бела дня

Ведро помоев вылил на меня.

(I, 24)

то в ссылках на собственный опыт:

К успеху равнодушен я, ей-ей!

В былые годы мне везло немало,

А в юности успех всего нужней,

И это мне в дальнейшем помогало.

(XII, 17; ср. XI, 82–85)

Самые важные из этих сопровождающих, как бы подстрочных комментариев разъясняют и обобщают повествование, лишают его узкоэмпирического характера. Такова, например, обобщенно-ироническая характеристика газет, «правдивость которых все знают и чувствуют» (I, 203), или презрительные замечания об источниках величия в современной монархии: «Это был Потемкин, великий человек, в дни, когда убийство и распутство могли сделать великим» (VII, 37).

Байрон стремится не только прояснить свое отношение к изображаемым событиям, по и точно определить их общественно-исторический контекст. Так, описывая солдат, зверски преследующих турчаночку Лейлу, Байрон восклицает:

Но в этом унижении великом

Кого мы справедливо обвиним,

Натуру их иль волю государя,

Которому нужны такие твари?

(VIII, 92)

Такой же обобщающий характер носят размышления Байрона о подлинных властителях вселенной, «великих» банкирах (XII, 5).

Если в «Чайльд-Гарольде» Байрону приходилось прямо взывать к читателям, чтобы доказать, насколько он отличается от своего героя, то в «Дои-Жуане» он пользуется более косвенными средствами. Так, в поэме наивное идеализированное представление об Англии, с которым вступает на ее берега юноша Жуан, контрастирует с лишенным иллюзий обращением самого поэта к отвергнувшей его родине. Жуан ожидает увидеть здесь родину свободы, «твердыню Реформации», «равенство граждан», «безупречность жен» (XI, 9–10); Байрон же ясно знает, что «Летит ко всем чертям страна родная», знает,

…что любой народ

Ее считает злой враждебной силой

За то, что всем, кто видел в ней оплот,

Она, как друг коварный, изменила

И, перестав к свободе призывать,

Теперь и мысль готова заковать.

(X, 67)

В лирических отступлениях поэт, расширяя угол зрели я, доступный его герою, которому к концу повествования только еще начинают приходить первые критические мысли[117], высказывает самые существенные, дорогие ему убеждения: о войне (VIII, 195, 123–127); о революции (VIII, 3–5); о монархии (VI, 95; VIII, 126; IX, 23; XIV, 83–84); о развращенности и продажности света (песни XI–XIII); о низкопоклонстве печати (XIII, 51–54; IX, 35); о гнусности политиков (XI, 83–85; XIII, 20–21; XVI, 71–75; XIV, 69–70). Многие из этих отступлений появлялись лишь в окончательном варианте, выражая настойчивое желание Байрона придать самой поэме универсальный, всечеловеческий смысл.

История такого «среднего», малопримечательного человека, каков Жуан, не дает достаточных оснований для высказывания мыслей, которые хочет внушить читателям Байрон. От своего имени предупреждает он о том, что чаша терпения народного переполнилась, что он «почуял силу» и вскоре сбросит с себя вековой гнет (VIII, 50–51).

От своего имени, не таясь и не обинуясь, Байрон клянется «войну вести словами, — а случится, и делами — с врагами мысли» (IX, 24):

О доле низших классов я порою

Толкую Джону Булю очень здраво,

И, словно Гекла, кровь кипит моя,

Коль произвол тиранов вижу я.

(XV, 92)

Отвечая многочисленным хулителям своей поэмы, он вновь и вновь, в бесчисленных отступлениях разъясняет свои намерения. Его цель одна — правда, только правда, и ничего кроме правды. Свой долг он видит в том, чтобы внушить страх и ужас высшим классам и поднять дух и мужество низших:

Я возглашаю: камни научу я

Громить тиранов! Пусть не говорит

Никто, что льстил я тронам! Вам кричу я,

Потомки! Мир в оковах рабской тьмы

Таким, как был он, показали мы!

(VIII, 135)

Байрон подчеркивает назидательные, поучительные цели своей музы (XII, 39), ее желание «изобразить все сущее с жестокой прямотою» (XII, 40), ее неприязнь к пустым выдумкам и ко всем, «давни привычным к лжи красноречивой» (XIV, 13)[118]:

Политику, религию, смирение

Вы встретите не раз в стихах моих:

Я придаю огромное значение

Моральной пользе диспутов таких.

(XV. 93)

Высшим достоинством поэта он провозглашает умение «изгнать и клевету и лесть и мир изобразить таким, как есть» (XIII, 89). Он перечисляет своих предшественников из тех, кто называл вещи своими именами и смело вел словесную войну. Среди них фигурируют Ариосто, Макьявелли, Лютер, Ларошфуко, Свифт, Фильдинг, Джонсон, Вольтер. С похвалой упоминает Байрон также и тех из своих современников, которые блюдут честь литературы и не забывают в своих писаниях о законах разума (I,