Обелиск на меридиане - Владимир Миронович Понизовский

вал. И тут тишину разорвал грохот, Будто раскололо земную твердь вселенским огнем — тот невиданный даже им никогда прежде огневой бой стал кульминацией сражения. Врангель ждал удара в лоб и все силы бросил на укрепление перешейков, на свой «Верден». Блюхер нашел иное решение: ударить в тыл и фланг, форсировав непреодолимый Сиваш, «мертвое море».

Накануне штурма «Города военного могущества» Чан Кайши обещал тем, кто первыми вскарабкается на стены Учана, по сто долларов каждому, а части, которая первой ворвется в него — тридцать тысяч. Что обещали они, Фрунзе и Блюхер, своим красным бойцам накануне штурма Турецкого вала и форсирования Сиваша?.. Да и что бы подумали красные бойцы, если бы за их бессмертный подвиг им была обещана в награду не революционная слава, не благодарность народа, а деньги?..

Поздним вечером седьмого ноября — как раз в день трехлетия Великой Октябрьской победы — ударная группа Блюхера пошла вброд через незамерзающий топкий Сиваш. Тем же часом другие войска двинулись на штурм Турецкого вала.

Через двое суток непрерывных боев Турецкий вал пал, Перекоп был взят. Пройдя теснины перешейков, его дивизия вырвалась на просторы степного Крыма, а затем достигла и побережья: пятнадцатого ноября они вошли в Севастополь, шестнадцатого — в Ялту… Последние победы гражданской войны…

О, трудная и тягостная слава!

В лиманах едких,

                            стоя босиком

В соленом зное,

                         медленном, как лава,

Мы сторожим,

                      склонившись над ружьем…

И разогнав крутые волны дыма,

Забрызганные кровью и в пыли,

По берегам широкошумным Крыма

Мы яростное знамя пронесли…

И Перекоп перешагнув кровавый,

Прославив молот

                           и крестьянский серп,

Мы грубой

                 и торжественного славой

Свой пятипалый окружили герб…

Поэт посвятил стихотворение его дивизии. Пятьдесят первой. Василий Константинович прочел напружиненные строки — и вспомнил, как познакомился с этим странным человеком на митинге. Круглолицый, густоволосый, со странным взглядом исподлобья. В кожаной истертой куртке-комиссарке. Астматически тяжело дыша, подвывая, совсем еще молодой человек читал стихи о красноармейской звезде, сияющей грозными лучами, и призывал идти биться за свободу… В словах поэта была правда о войне, правда чувств, воодушевлявших бойцов. Как познал он эту правду? Товарищи из политотдела сказали: Эдуард Багрицкий был в гражданскую в Особом партизанском отряде имени ВЦИК и в Отдельной стрелковой бригаде. Уже теперь Блюхер взял в санаторной библиотеке недавно изданную «Конармию» Бабеля. Взволновала. Все потому же: правда. Колючая правда об их времени… Читал он здесь каждую свободную минуту. На радость девчонке-библиотекарше сгребал все новинки — и прозу, и стихи. Он любил читать, так же как любил слушать музыку.

В военном санатории краскомы — комбаты, комбриги и комдивы — в халатах и шлепанцах, у процедурных кабинетов выглядели нелепо. Но разговоры шли все те же: о назначениях и перемещениях, последних статьях Тухачевского и Триандафиллова о новой системе вооруженных сил. Спорили о достоинствах и недостатках недавно принятых уставов пехоты, конницы, артиллерии; о новых образцах стрелкового и артиллерийского оружия, уже поступавшего в войска. Вполне ли заменит автоматическая винтовка привычную магазинную; хоть она, конечно, и легче, и скорострельнее, но вот как с меткостью поражения, да и не сложна ли для бойца? Хорошо, что стал на три килограмма легче новый ручной пулемет. А что вы думаете о приборах для стрельбы на усовершенствованном станковом?.. Лечатся. Отдыхают. А мыслями…

Вечерами на танцплощадке ухал военный оркестр, а в санаторном клубе давали концерты участники самодеятельности. И снова споры. Краскомовская энергия, спеленутая санаторным режимом, требовала выхода. Конечно же, спорили о Маяковском. По рукам ходила его поэма «Хорошо!».

Вставайте!

                 Вставайте!

                                  Вставайте! —

декламировал с эстрады молодой комэска, —

Работники —

                    батраки,

Зажмите,

              косарь

                         и кователь.

Винтовку

               в железо руки!

Вверх — флаг!

Рвань — встань!

Враг —

            ляг!..

Чубатого командира эскадрона и его выступления молодежь встречала овацией. Старички-военспецы морщились… Блюхеру Маяковский нравился своим порывом и словотворчеством.

По утрам набрасывались на газеты, с жаром обсуждали международные события. Часто проскальзывало в разговорах: «Пекин… Мукден… Чжан Сюэлян… Чан Кайши…», «Куда смотрели китайские коммунисты? Как сразу не раскусили?..»

В санатории лишь двум-трем военачальникам, тем, кто был в прошлом году на заседании Реввоенсовета, где Блюхер докладывал о своей работе в Китае, известно было о его причастности к тем событиям. Подсаживались, понизив голос, расспрашивали. Снова и снова возвращались памятью к недавнему.

Да и сам южный берег Крыма, пальмы, магнолии, олеандры тоже напоминали Гуандун. Даже ящерицы, пригревшиеся на плитах каменистой тропы, свившиеся в клубок на откосе гадюки. Даже запах моря бередил душу.

Вот и сейчас, этой штормовой ночью, назойливо нахлынуло — не заснешь… И все так явственно, будто происходило вчера. Или только еще начинается…

Крейсер — на самом деле канонерская лодка, да и та переоборудованная из гражданского «торгаша», — благополучно миновал английскую колонию Гонконг, вошел в устье Жемчужной реки и спустя несколько часов приткнулся наконец бортом к пристани Кантона. Сонмище сампанов и джонок, облепивших берега широкой реки; непривычные глазу хижины-фанзы; дома сплошь в полотнищах вывесок с иероглифами; храмы-пагоды с загнутыми углами многоярусных крыш… Китай…

Как же мало знал он тогда об этой стране… Китайские бойцы-добровольцы в его уральских партизанских отрядах и позже, на Дальнем Востоке, ничем, кроме внешности и языка, не отличались от других его бойцов — так же, как солдаты-интернационалисты чехи, сербы, австрийцы, венгры, немцы, вместе с которыми он прошел через столько боев… Но в бытность главкомом ДВР ему пришлось воевать и против китайских милитаристов — тех, кто вместе с белогвардейцами и японцами на стороне держав Антанты участвовали в интервенции на Дальнем Востоке. Отношение к тем и этим он определил четко: кто по какую сторону баррикад.

Еще до отъезда в Китай Василий Константинович, конечно же, много слышал о Сунь Ятсене, а во время подготовки к заданию Реввоенсовета читал документы, его письма Советскому правительству. Тональность и фразеология их создали в воображении облик президента: убеленный сединами старец с величественно сложенными на груди руками восседает за столом, заваленным свитками манускриптов, и говорит медленно, покачивая головой.

С первого же момента все предстало иным. Сухощавый, сутулящийся, в полувоенном френче с накладными карманами, в пробковом шлеме и с тростью в руке, Сунь Ятсен проворно поднялся по трапу на борт корабля, начал с любопытством осматривать пушки и пулеметы. «Сколько президенту лет?» — спросил Блюхер у переводчика. «Под шестьдесят». — «Не может быть! Скажите ему, что выглядит