Беллона - Анатолий Брусникин

Союзники наши приготовления, похоже, всерьез не принимали. Прошла неделя, потянулась вторая, но никто на нас не нападал. Британский флот встал в Балаклавской бухте, французский — в Камышевой. Неторопливо рассредоточились по долинам и окрестным холмам красные английские войска и синие французские. Куда подевались турки, из-за которых заварилась вся каша, не знаю. За всё время я не видал близ нашей позиции ни одного турецкого солдата.

Мы рыли днем и ночью, без перерыва, а с той стороны за нами в трубы и бинокли глядели наблюдатели. Однажды утром, когда поднялся рассветный туман, мы увидели, что за ночь напротив нашей линии вырос длинный вал. Он был невысок, но стал быстро подниматься. Лишь теперь сделалось окончательно ясно: штурма с ходу можно не ждать, будет осада. И все вздохнули с облегчением.

Я торчал неподалеку от капитана, когда он говорил офицерам:

— Это они нарочно нас не трогают-с. Дают сосредоточить все силы на отдалении от городских кварталов. Рассчитывают задавить силой огня, обескровить и понудить к сдаче, не доводя дело до уличных боев с неизбежными потерями. Что ж, тем для нас лучше-с…

Бастион наш получил название потопленного фрегата. Со стороны города матросы крупно — чтоб было видно издалека — выложили на земле из белых камешков: ФРЕГАТЪ «БЕЛЛОНА».

И внутри все обозначения были привычные, корабельные.

Землянки у нас назывались «кубриками». Орудийные амбразуры — «портами». Столб с флагом — «грот-мачтой». Левая сторона — «ютом», правая — «баком». Пороховой погреб — «крюйт-камерой».

Обзавелся наш фрегат и «кают-компанией».

В центре позиции, прикрытый брустверами, торчал небольшой холм. Тыловую его половину начисто срыли, так что образовался трехсаженный обрыв, и под ним — мертвое пространство, куда не могли долететь вражеские ядра. На этом пятачке Иноземцов приказал вырыть канаву в виде замкнутого квадрата. Посередке сделали настил из гладких досок. Во время совещания или трапезы офицеры садились по краям, свесив ноги в канаву, — получалось, будто вокруг стола.

А уцелевшая половинка холма называлась у нас «квартердеком», и венчал ее «мостик» — деревянная вышка с лесенкой. Оттуда Платон Платонович наблюдал за вражескими работами. Оттуда же он собирался руководить боем.

…Вот идет Джанко со странною ношей — тащит на спине огромный тюк из парусины, в несколько раз больше индейца размером, но, кажется, нетяжелый. При этом на голове у Джанко еще торчит вверх ножками красивый стул — я узнал его, он из кабинета Платона Платоновича.

Матросы провожают этакое диво любопытными взглядами. Угол развязался, и на землю вываливается неожиданный предмет — подушка в цветастой наволочке. Теперь видно, что вся ноша состоит из подушек, тюфяков и прочих постельных принадлежностей.

Соловейко, назначенный старшиной плотницкой команды (она настилает вдоль бруствера дощатую «палубу», чтоб ноги после дождя не вязли в грязи), кричит:

— Ребята, гляди! Индей ночевать собрался. Ты еще бабу прихвати!

Под всеобщий хохот Джанко невозмутимо подбирает подушку и топает себе дальше, будто та самая гора, что решила идти к Магомету.

Мне любопытно. Вообще-то дело вестового постоянно находиться при начальнике: то пошлют передать приказ, то, наоборот, что-нибудь выяснить, или же понадобится принести из блиндажа нужную вещь. Но Платон Платонович, жуя сигару, уже минут десять разговаривает со штурманом Никодимом Ивановичем, который за отсутствием навигационных забот стал при нем вроде заместителя. Они сосредоточенно чертят что-то щепками на земле.

Кажется, можно отлучиться.

Я отправляюсь за индейцем. Он зачем-то волочет свою ношу на «квартердек».

Вдруг свист.

С вражеских позиций пушки постреливают уже второй день, хоть и не сказать, чтоб часто. Платон Платонович сказал: начинают пристреливать квадраты.

Я обнаружил, что, если прищурюсь, могу видеть полет ядра (по-артиллерийскому — «траекторию выстрела»). Оно летит несколько секунд, и при известном навыке заранее понятно, куда примерно упадет снаряд.

Но такого свиста, как этот, я еще не слыхивал. И ядра что-то не видно.

Снаряд я замечаю в последний момент. Он падает не так, как прежние, а почти отвесно — сверху вниз.

Ударившись о землю, черная круглая штуковина завертелась, зашипела, заплевалась искрами.

Это не ядро, это бомба!

Я сразу вспомнил, как запылал факелом Степаныч, когда ему под ноги попала турецкая зажигательная. Но осколочная ничуть не лучше.

Я упал ничком, закрыл затылок руками — и тут же лопнуло, грохнуло, завизжало.

Не сразу я соображаю, что можно было и не падать. Бомба разорвалась, во-первых, на пустом месте, а во-вторых, в доброй полусотне шагов.

Быстренько поднимаюсь, гляжу на Иноземцова — видел мой нырок или нет?

Платон Платонович смотрит не на меня, а в небо. Лицо у него задумчивое. Почесал кончик носа.

— Эй, плотники!

Подбежавшему Соловейке капитан говорит:

— Ты вот что, братец. «Палубу» настилать не нужно. От бомб она щепками разлетится, людей поранит. Лучше поплотнее землю утрамбуйте.

Пока они там обсуждают, чем лучше трамбовать, я иду вглубь укрепления. Там что-то посверкивает чудесным переливчатым сиянием.

Это отец Варнава, в одной тельняшке, обивает золотой тканью внутренность маленькой деревянной будки вроде тех, которые ставят для часовых.

— Часовенка будет, для Николы угонника, — охотно объясняет мне поп. — И риза старая сгодилась. Красота? После еще лампадку повешу.

Потом я, задрав голову, наблюдаю за странными действиями Джанко. Он влез на «мостик», поставил стул, а всю переднюю часть, где перила, прикрывает матрасами, тюфяками и подушками.

Вон оно что! Хочет защитить капитанское место от пуль.

Пули над бастионом тоже посвистывают. Вражеские нарезные винтовки легко достают до нас. Во время боя — штурма или артиллерийской дуэли — Платон Платонович, конечно, будет на виду у ихних стрелков. Как во время Синопа. От ядра иль бомбы пух-перо не уберегут, а вот пущенная с пятисот шагов пуля в них застрянет. Молодец, Джанко!

Бастион мы строим уже девятый или десятый день, и если я столь явственно вижу именно это утро, на то имеется своя причина.

— Гера! Куда ты запропастился? — слышу я голос Иноземцова.

Бегу со всех ног…

— Беги… сам знаешь куда, — тихо сказал Платон Платонович. — Три часа назад Агриппина Львовна прислала записку, попросила доктора, если он сейчас не занят. Осип Карлович перевязочный пункт обустроил, раненых пока нету. Я отпустил. А он ушел и не возвращается. Тревожно мне. Вдруг что с нею или с Дианой? Госпожа Ипсиланти попусту не попросила бы…

Я уж хотел бежать, но капитан меня остановил: