Укус ангела - Павел Крусанов

— Не отвлекайся, — вернул его к предмету Чекаме. — Иными словами, порицания заслуживает тот, кто лютует из блажи, а не тот, кто бывает жесток ради грядущего парадиза, ради исправления царства к лучшему. Одно дело завладеть растленной страной, дабы её окончательно испаскудить, а другое — чтобы преобразить.

— Вот-вот, именно парадиза и непременно грядущего, — пошевелил усами Годовалов.

— Мне помнится, — улыбнулась Годовалову Таня, — прежде ты держался либеральных взглядов.

— Я и теперь их держусь. Но цивилизация, которая извратила понятие еда и абстрагировалась настолько, что пришла к идее пищи вообще и вкуса вообще, так что нынешние кулинары-химики задумываются о раздельном приготовлении харча и его смака — такая цивилизация воистину достойна гибели.

— Прости за трюизм — всё в этом мире извращается, — Таня отщипнула ещё одну виноградину, — и жизнь всякой идеи — это галерея её отражений в наикривейших зеркалах.

— Манихейство какое-то. Всё извращается, но не все извращают.

— Что ты имеешь в виду? — полюбопытствовал Чекаме.

Годовалов с нарочитым интересом посмотрел на луноликую фею:

— Да вот хотя бы Китай. Как известно, помимо конской упряжи, шпиндельного спуска и мандарината — отбора административных талантов через систему государственных экзаменов, — там открыли порох и магнетизм. Однако фейерверки и магнитные рыбки так и остались для Китая игрушками, тогда как Европе они помогли сначала завоевать и ограбить весь мир, а затем легли в основу энергетики и научных представлений о мире. Если что-то и хочется сказать по этому поводу, то единственно: да здравствует Китай!

— Но мы-то не Китай, — заметил наблюдательный Чекаме.

— Господа, а что такое шпиндельный спуск? — поинтересовалась Таня, но её не услышали.

— То-то и есть, — согласился с Чекаме Годовалов. — Мы — Россия, мы — третья часть света материка Евразия. В нас не укоренено европейское человекопоклонство с его либеральными ценностями и культом успеха, закрывающим от взора истинное бытиё, но также не укоренена в нас восточная «роевая» традиция, для которой сохранение ритуала, канона является главной жизнеобразующей заботой. Мы даже не серёдочка, мы — то самое Последнее Царство по букве христианской эсхатологии, падение которого будет означать конец духовной истории человечества. Я выбираю Россию и её третий путь в надежде, что он избавит мир или, на худой конец, приличную его часть хотя бы от кулинарных извращений!

Фея Ван Цзыдэн красиво рассмеялась.

— Похоже на тост. — Чекаме приподнял свой бокал, призывая всех выпить. — Но по сути третий путь — это всего лишь ясное осознание собственных желаний. Только подобное осознание страхует человечество от той судьбы, которую Таня описала как галерею кривых зеркал. — Он порядком глотнул и замер — шампанское ударило ему в нос. — Скажем прямо: люди плохо умеют хотеть. И что самое скверное — не учатся делать это хорошо. Они бездарно тратят драгоценное вещество воображения — хотят квартиру, жалованье, любовь женщины, свиную котлету на косточке… Что за нелепые желания? Во имя чего? Ради какого основного хотения?

— Это всё литература. Это мы уже у Легкоступова читали, — вздохнул Годовалов, — «Роскошная вещь — война». Там он сетует на мелочность желаний, свойственную большинству людей, и удивляется как можно не хотеть власти над миром, не хотеть бессмертия, не хотеть, чтобы материя была покорна твоей воле — а ведь не хотят, черти, мечтают о пустяках. Помните? Как раз там Пётр описывает различие между воинским духом и духом воинственности. Мол, первый создаёт благоустроенные армии, коренится в нравах и приобретается путём воспитания, а второй созидает воинственные народы и есть качество врождённое — жар в крови…

— Интересно, — перебила Годовалова Таня, — о чём нынче Петруше мечтается в Алексеевском равелине? О бессмертии или о байковых подштанниках?

За столом стало тихо. Не то чтобы совсем (детина в углу по-прежнему шуршал газетой, а Маша чем-то звякала за стойкой), но так, как бывает при смене среды, когда с головой погружаешься в воду. Такому безмолвию звуки не опасны.

— А что он там делает? — вынырнул первым Чекаме.

— В равелине? — уточнила Таня.

— Ну да, в равелине. И ещё без подштанников.

— Про подштанники — это чепуха, фантазия. А в равелине он сидит. Или, скажем, лежит, но при этом всё равно сидит. Знаешь — такая дурацкая шутка…

— Но там давно никто не сидит, — подал голос Годовалов.

— Правильно, — согласилась Таня, — однако для Петруши Иван сделал исключение: всё-таки не чужие люди.

На некоторое время все снова поменяли среду.

— Признайся, ты нас дурачишь, — в конце концов бледно улыбнулся Годовалов.

Китайчатая фея пожала плечами:

— Да вот, хоть у него спросите. — Она кивнула на детину с газетой. — Его ко мне Ваня приставил тело охранять.

Детина из угла неодобрительно покосился на Таню — находиться в центре внимания было ему, видимо, совсем не с руки. Вышло наглядно, так что никто не стал досаждать служивому любопытством.

— Но ведь Пётр столько для него сделал… — Чекаме был растерян. — Нет, не может быть. За что?

— Именно за то, что сделал. А вообще, господа, все генералы таковы — если они обладают той властью, теми почестями и привилегиями, которые, как им представляется, они законно заслуживают, то они никогда не считают, что чем-то обязаны людям, которые помогли им всем этим обзавестись. — Таня чуть подумала и с некоторым удивлением заключила: — Впрочем, так же и Некитаеву до поры никто не чувствовал себя обязанным за то, что не терпит от него притеснений.

— Постой, а как же мы? — обеспокоился тугой Годовалов. — У меня четырёхтомник в типографии… Труд жизни!

— Не бздеть горохом, — на манер Прохора шутливо скомандовала Таня. — Вы здесь не при чём.

— Разумеется не при чём! — подхватил Годовалов. — Да только Иван-то знает ли об этом? На тебя, голубушка, уповаем, на твои доброхотные хлопоты! Ты уж ему по-сестрински растолкуй, чтобы кривда правду не застила…

— Но в чём его вина? — упорствовал Чекаме.

— Он обманул Некитаева. Он разыграл его, как шахматную фигуру.

— Что, настолько серьёзно? — В голове редактора «Аргус-павлина» как будто раздался тихий шелест, словно там загружался маленький компьютер.

— Если бы Петруша был его солдатом, Иван сломал бы ему хребет.

— Хочешь сказать, что проблема лишь в выборе кары? — Чекаме глотнул шампанского.

— Возможно.

— Ты уж похлопочи… — Годовалов накручивал на палец чёрный ус. — Как же так? Пётр всегда был осторожен, а какое завидное чувство меры…

— Оплошал, — скорбно вздохнула Таня. — Если бы не сидел он — пришлось бы сидеть мне, а меня, господа, это не устраивает.