Моя чужая дочь - Сэм Хайес

— Ну и что такая малышка делает на дороге с самого ранья в понедельник?

Он глядит на дорогу, но и на меня косится время от времени. Хмыкает весело, и я понимаю, что ему в общем-то до лампочки, хотя послушать он не возражает.

Я смотрю прямо и молчу — прикидываю, что бы такое сочинить. Руби верещит и крутится у меня на коленях.

— Симпатяга, — говорит шофер, кивая на мою дочку. — Сколько уже?

— Совсем мало. — Я рада, что он забыл про первый вопрос, даже если ему и все равно.

Шофер-каменщик мычит себе под нос — напевает что-то — и в такт барабанит пальцами по рулю, но я чуть ли не слышу, как у него мысли скрипят.

— И ты, значит, голосуешь на дороге с ребенком, которому совсем мало? — Песня оборвалась.

— Ага.

Я вгрызаюсь в ноготь. Перекресток уже виден впереди, так что я быстренько сую Руби — хоть она продолжает вопить — под куртку, застегиваю молнию и перекидываю сумку через плечо. Надо отсюда поскорее выбираться. Белобрысый верзила больше ни о чем не спрашивает. Высаживает меня на придорожном пятачке автостоянки, гудит на прощанье и газует.

Пальцы на ногах у меня как деревянные, ничего не чувствуют, а щеки будто осы жалят — такой ветер хлещет ледяной и колючий. Мы с Руби стоим прямо на съезде с шоссе на проселочную дорогу. Почти час стоим, прежде чем первая машина останавливается — великанский грузовик. Колес у него штук сто, не меньше. Он пыхтит и плюется дымом, пока тормозит.

— Лондон? — кричу я шоферу, и тот мне кивает — залезай.

Без лестницы в кабину черта с два заберешься, но шофер нас с Руби втягивает и даже пристегивает ремнем. Кабина огромная, за сиденьями даже что-то вроде кровати есть. Губы меня почти не слушаются — застыли на холоде, но я умудряюсь спросить у шофера, куда он нас сможет довезти — до самого Лондона? Он вскидывает обе руки, вроде сдается:

— Э-э-э… Инглиш — нет. — Гогочет хрипло и трогает свою махину.

Через два с половиной часа мы уже в Северном Лондоне. У какого-то завода попрощались с шофером грузовика, а складской сторож объяснил, где ближайшая станция подземки. Мне всегда хотелось прокатиться в подземке, и сейчас меня просто распирает от гордости, что я все сделала сама. Мы с Руби трясемся в вагоне до центра города, который нас спасет. Выходим на «Тоттенхем-Кортроуд» — без понятия, почему именно здесь, просто название понравилось. Пока я волочусь по платформе, Руби, кажется, тяжелеет с каждой минутой. Меня давит к земле, а живот такой болью стянуло, вроде меня пополам раскромсали. Я взмокла под кучей одежек, все тело горит, и дышать нечем, и голова капельку кружится, и сердце бухает, и печет в груди от молока, но я все тащусь и тащусь. Эскалатор, спасибо, вывез нас из-под земли. Сойдя с эскалатора, я немного постояла, а народ обтекал нас со всех сторон.

Передохнув, я сунула билетик в турникет, вышла — и сразу стало немного легче, когда воздух остудил лицо. Я продолжаю идти, сама не зная куда и едва удерживая свою девочку — такая она тяжелая! Сейчас самое главное — избавиться от людей, которых вокруг безумные толпы, и от звона в моей собственной голове, поэтому я сворачиваю в первый же проулок, но здания, кажется, наваливаются на меня, а звон только усиливается, будто через каждое ухо по поезду проезжает. В конце проулка стоит несколько баков, из них воняет кислятиной и гнильем. Из двери одного дома появляется дядька в шеф-поварском халате с колпаком и швыряет в ближайший бак два полиэтиленовых пакета. Таращится на меня с полминуты, верно, принял за пьянчужку — ужас, а еще с ребенком. И с треском захлопывает дверь.

А в следующий миг я уже лежу навзничь. Помню сильный удар затылка о землю — и все. Кромешная чернота и тишина длились целую вечность.

Потом кто-то силком открывает мне глаза, я не вижу кто, потому что яркая лампа с потолка светит мне прямо в лицо.

— Просыпайся, просыпайся.

Я рывком сажусь — ой, как больно в голове! — и оглядываюсь в поисках Руби. Я в отчаянии — где моя девочка? Я ору во все горло:

— Где мой ребенок?!

Запах крови вокруг. И запах моего собственного страха.

Роберт опустился в кресло и забросил ноги на обтянутую кожей столешницу. В офис он поехал прямиком из отеля. В номере Луизы выпил кофе, позвонил на работу, оставил голосовое сообщение на мобильнике Эрин. И едва не захлебнулся апельсиновым ароматом, когда Луиза в гостиничном халате выплыла из ванной. Уходить не хотелось, но пришлось. Луиза обещала позвонить уже на следующее утро. Роберт не был дома с отъезда в Брайтон — переночевал в офисе. Семья и дом превратились в полнейший хаос в его сознании, словно откровения Бакстера Кинга, как ржа, разъели самые их основы.

Не в силах сосредоточиться на работе, все в той же одежде, которую надел вчера утром, и все с тем же выражением мрачного неверия на лице — его жена оказалась дешевой шлюхой! — Роберт пытался усвоить полученную информацию, как если бы перед ним лежало дело нового клиента. Но сколько ни тасовал факты, одна безнадежно очевидная истина выплывала во всех раскладах: Эрин его обманула. И все-таки знать правду — одно, но целиком и окончательно принять эту правду Роберт не мог, пока не услышит подтверждение от самой Эрин.

Истерзанный недосыпом и переизбытком кофеина, Роберт ткнул кнопку внутренней связи и попросил Таню сварить новую порцию кофе.

— И принеси дело Боумена, — добавил он. Отвлечься — вот что сейчас необходимо.

Уйдет с головой в дело мерзавца Джеда — глядишь, и собственные проблемы побледнеют.

— Мистер Найт, у вас совершенно измученный вид, — отметила Таня, входя в кабинет с папками. Роберт редко видел ее с распущенными, как сегодня, волосами — обычно секретарша стягивала их в хвост.

— Работал всю ночь. — Голос Роберта выдавал его усталость, да и двухдневная щетина, всклокоченная шевелюра, мятая одежда не были для Тани привычным зрелищем. От него еще и пованивало — ну и плевать. — Никаких звонков, никаких клиентов. Мне нужно сосредоточиться. Ясно?

Таня кивнула и неслышно прикрыла за собой дверь.

— А где кофе? — крикнул он ей вслед.

Роберт открыл папку с делом Боумена и минут десять пялился на первую страницу, не прочитав ни слова. Наконец поднялся из кресла, прошел к окну и, ткнувшись лбом в стекло, уставился вниз. Любопытно, сколько людей из тех, что спешат сейчас по улице, несчастливы? Похоже, без проблем ни у одного не обходится — лица безрадостные.

Мысли Роберта переключились на Мэри Боумен. Вспомнилось, как она плакала, сидя напротив, как заявила, что отказывается от детей, поскольку больше нет сил бороться, и готова согласиться с претензиями Джеда, лишь бы все кончилось, лишь бы прекратились побои, которыми муж осыпал ее каждый божий день из одиннадцати лет брака. Мэри призналась, что переспала с братом Джеда. Да, было. Один раз, в минуту отчаяния. Хотелось доброты и участия — от кого угодно, все равно от кого. От заместителя Джеда требовалась лишь капелька любви, которой Мэри не видела в семье.