Синий ветер каслания - Юван Николаевич Шесталов

у них плясал полумесяц. Снег звездный вился и метелился. Но в свадебных санях-розвальнях не метелилась ее шелковая шаль. И по дорожкам звездным, постланным для нее, никто не шел. Грустно звенели колокольчики. Мороз леденил душу Солвала.

Он слыхал, что сватался к ней еще Киркури. Богат Киркури, не то что Солвал. Сорок оленей предлагал за невесту богатый отец Киркури, да еще деньги, шали шелковые, бусы дорогие… Не отдал Васька-ойка дочь свою и за него. Помешала песня… О, это грустная история.

Была у Киркури жена. Певуньей веселой слыла до замужества. А вышла замуж — повесилась… Она умерла, но ушла не вся. Оставила людям душу свою — песню, которую спела перед смертью. Плачем поплыла та песня по мансийской земле, тронула каждое сердце, каждой души коснулась.

— Не зря прожила на свете: оставила людям песню! — говорили старики.

— А зачем она повесилась? — задумывались молодые.

Черная девичья коса разве дана девушке для того, чтобы обвивать ее вокруг шеи?

Ветви кедра над землей распластались разве для того, чтобы качать тугую девичью косу?

Не отдал отец свою дочь за того, в доме которого родилась песня, но ушла жизнь.

Тяжело сложить песню, но и жизнь дается лишь однажды.

Только великие шаманы способны вновь и вновь рождаться.

Только душа певцов может долго на земле оставаться, переходя из тела в тело, из края в край.

Дочь не шаман. У отца немного дочерей. Какой отец не позаботится о душе родной и близкой?! Не зря растил и лелеял. Даже за калым хороший не отдал он дочь свою за Киркури. Говорят: Киркури хороший. Да в доме у него сварливых сестер много. Довели они невестку. Выплакала песню и повесилась. Кто может сказать, что с новой невесткой будет?!

Не отдал Васька-ойка свою дочь в богатый дом молодого Киркури…

А Оринэ думала… Думала о Солвале. Сердилась на родителей.

«Не слишком ли они разборчивы? — мыслила она. — Как в той сказке о Филине…»

Оринэ знает много сказок. Они помогают ей разбираться в жизни.

…Жили-были три Миснэ. Три лесных духа, три девушки в своей избушке жили.

Однажды забежал к ним Йипыг. Это злой дух. В лесу много деревьев. Много и духов. Йипыг пугает человека. В образе филина летает. Забежал Йипыг в дом, где жили Миснэ, подсаживается к старшей и говорит:

— Старшая Миснэ, пойми меня!

— Нет у меня братца, ты будешь им! — отвечает она.

— Нет, Миснэ, так не хочу!

Рассердился. К средней подсел со словами:

— Ты меня пойми!

— Нет у меня братца. Братом будь!

— Нет, Миснэ, братом не хочу быть!

Подсел к младшей и опять говорит:

— Может, ты меня поймешь?

— Нет у меня братца. Так мне нужен братец. Будь им!

Рассердился Йипыг, стал грозиться:

— Отца своего — Восточного ветра — позову, мать свою — Снежную метель — позову. Они заметут ваш домик снегом!

— Зови. У нас есть семь железных лопаток, семь деревянных. Разгребем!

Йипыг вышел на улицу, залез на крышу и кричит на восток:

— Отец мой — Восточный ветер, мать моя — Снежная метель, просыпайтесь, в этот край летите! Лив! Лив! Лив![21] Этот домик заметите.

Засвистел ветер, в диком танце закружилась метель. Заметает снегом лесную избушку. Миснэ стараются открыть дверь. Но ее так замело, будто каменной стала.

Человек, если он захочет, перевернет и камни. И Миснэ осилили эту дверь. Открыли ее. Взялись за лопаты. Долго ли, коротко ли летали лопаты, да снег не убавляется. Сколько кидают — столько снова падает. Поломались деревянные лопаты, не выдержали и железные. Зашли домой. Сидят грустные.

Вдруг опять Йипыг забежал. И опять обращается к старшей Миснэ:

— Теперь-то ты, старшая Миснэ, меня, наверное, поймешь?

— Нет у меня братца. Братцем будь!

Ну что хорошего может сказать Йипыг? Идет к средней Миснэ. Та то же самое говорит. Тогда идет к младшей. И молит ее, чтобы она поняла. И, к удивлению своему, вдруг слышит:

— В начале большой дороги есть дорожный знак. В начале моей дороги будь ты! У кровати моей будь ты! Спутником моей жизни будь ты!

Обрадовался Йипыг.

— Ти, ти, ти! — восклицает он. — Милая Миснэ. Ти, ти!..

Потом вылетел на улицу. Крыльями широкими туда взмахивает, сюда взмахивает. В три стороны три раза взмахнул крыльями — и снега как не было.

Зашел домой и говорит:

— Ну, Миснэ, собирайся, одевайся! Ко мне поедем.

Оделась Миснэ. Простилась с сестрами и в нарту села. А нарту не олени потащили и не собаки, а сам Йипыг.

Долго ли, коротко ли тащил он ее, въехали в густой и темный лес.

— Милая! Ты не проголодалась ли? — спрашивает он ее.

— Проголодалась. Да что у тебя есть съедобного?

— Ты побудь здесь. А я схожу что-нибудь принесу.

Ушел. А в лесу хруст и треск. Будто кто-то стонет. Пришел. Охапку сухой коры лиственницы принес. И все это перед Миснэ бросил:

— Кушай, милая!

Озирается Миснэ, в этой куче ищет съестное. Удивляется она: ничего нет!

«Почему же тогда он говорит «кушай»?» — думает Миснэ.

Поехали дальше. Йипыг опять ее везет. Как резвый конь, опять везет нарту. А в нарте, как богиня, сидит Миснэ.

Приехали к какому-то дому. Йипыг взял Миснэ на руки, внес в дом, а сам исчез. А на Миснэ налегла какая-то тяжесть. Ко сну потянуло. Положила голову с черными косами на сосновый стол и забылась.

Долго ли, коротко ли спала — проснулась. А мужа нет! Миснэ так проголодалась, что готова была съесть целого оленя.

Вдруг видит: по одну сторону избы лежит березовое полено. Кора у березы белая, живая. И думает про себя Миснэ: «Кушать так хочется. Не построгать ли?» Идет с ножом к дереву березовому, резанула — кровь струей брызнула. Испугалась. Не стала резать.

Смотрит: по другую сторону избы лежит еловое бревно. Тронула ножом кору лишь — кровь брызнула. И с кедровым бревном случилось то же самое. Совсем испугалась. Бросила нож. Прильнула к столу и опять уснула.

Долго ли, коротко ли спала — опять проснулась и видит: в трех углах дома три женщины стонут: «А-на-на! А-на-на!» И говорят со слезами:

— Что за женщина нас порезала? Откуда ее привезли?!

В это время открывается дверь лесной избушки и в дом вваливается сам хозяин, лесное пугало Йипыг.

Стоит в дверях, будто удивляется чему-то. Сестры его лесные спрашивают:

— Откуда ты привез эту женщину, которая чуть нас всех насмерть не перерезала?!

Берет он веревку, которой тащил нарту. Эту веревку, сплетенную из сырой кожи лося,