Каменный Кулак и Хрольф-Потрошитель - Янис Кууне

В подтверждение того, что они, как и говорил Варглоб, не зарятся на долю в добыче Хрольфа, Винетские парни хотели отплыть домой на ругийских лодках сразу после того, как город был повержен. Но Хрольф, шалея от щедрости, настоял, чтобы его «союзники» взяли себе хоть что-нибудь. Все равно Гром не смог бы свезти даже десятой доли захваченного в Хохендорфе.

Волькше ничего не снилось. Только чудовищная тишина сдавливала тело, точно он погрузился на морское дно или был засыпан двухаршинной кучей песка.

Когда сквозь толщу сна к нему начали возвращаться звуки, был уже вечер. Годинович проспал весь день и не видел, как, опьянев от жадности и пива, варяги выволакивали из домов и сваливали в огромную кучу все ценное, как жестоко брали силой приглянувшихся женщин, как безжалостно прикончили пятерых ругиев, посмевших вопить от гнева, когда победители тешились с их женами. Пребывая в немочи, Волькша не лицезрел безобразный грабеж, который последовал за Победой, которую он выбил у Стречи собственными кулаками.

Когда он наконец открыл глаза, город был уже тих и пуст, как осенний лес. Жителей Хохендорфа загнали в несколько домов, заколотив жердями двери и окна. Пленники уже устали голосить и лишь едва слышно причитали. Их пожитки свалили посередине городца в ожидании дележа. На главной улице горели костры, на которых жарилось сразу три свиньи. И только собаки рыскали по городцу в поисках объедков со стола шёрёвернов.

Появление Варглоба на улицах Хохендорфа было встречено пьяными здравицами:

– Пусть живет сто лет, Каменный Кулак!

– Пусть Победа бежит за тобой, как верный пес!

– Каменный Кулак, ты – Великий Воин! Ты наш Трувор! Сам Тор хотел бы сидеть с тобой за одним столом!

Сразу несколько рук протягивало ему кружки с пивом, ломти хлеба и кольца колбасы. Жадность, с которой Волькша накинулся на еду, привела изрядно захмелевшей русь в поросячий восторг. Темная ячменная брага непривычно горчила, но вкус упругой, пахнущей дымом и душистыми травами мясной кишки был дивно хорош и примирял со странным вкусом пива.

Волькша не выпил и кружки, как в голове у него зашумело, земля под ногами стала неровной и начала прогибаться в самых неожиданных местах. Сердце наполнилось весельем и чем-то похожим на счастье.

Тут как раз подоспела свинина. Откуда-то прикатили бочонок с красным вином. И вскоре весь манскап Хрольфа ползал на четвереньках, поучая собак учтивости.

– Йахо! – вдруг завопил один из гребцов: – Наш Каменный Кулак сегодня не вкусил женщины! Победитель не может оставлять победное семя в мошонке, или оно загниет и лишит его мужской силы!

– Йахо! – подхватили другие: – Пусть выберет лучшую и отдаст ей горячую живицу!

Волькша поискал глазами Ольгерда. Все плыло у Годиновича перед взором, но Рыжего Люта он все же углядел. Тот спал прямо на земле, сжимая недоеденную свиную ногу в одной руке и недопитую кружку браги в другой.

– Вставай, вставай! – услышал Волкан у себя над головой.

Варяги поднимал его с бревна, на котором он сидел и куда-то повели. Кто-то запалил факел. У Волькши зачесался нос. Он хотел дотянуться до него рукой, но шёрёверны держали его на совесть.

– Ты чего рыпаешься, Кнутнев? – спросил его один из провожатых: – Наш победитель должен получить свою женщину, и он ее получит. Йахоо!

Голова Волькши моталась, как у тряпичного болванчика. Мысли никак не могли зацепиться одна за другую и разъяснить ему, зачем его куда-то ведут, если победитель должен получить свою женщину. Он то тут причем? Ответа на этот вопрос Варгу никто не дал.

Волкана подвели к одному из домов, с пьяной руганью отодрали жерди, которыми была заколочена дверь, и внесли его внутрь.

– Выбирай!

Из темноты на него смотрело несколько десятков женских лиц. Заплаканных. Перепуганных. Мрачных. Отчаявшихся.

– Выбирай же! – настаивали варяги.

Волькша икнул и пошатнулся. Ему хотелось убежать. Хмель стремительно выветривался из его головы. Горящие ненавистью или потушенные отчаянием женские глаза будили в нем стыд, а не желание.

– Варг! Если ты этого не сделаешь, если не отдашь семя, перекипевшее в тебе во время битвы, то Удача отвернется от тебя! – увещевали его варяги: – Ты должен выбрать!

Горький комок подкатился к горлу из глубины утробы. Волькша вырвался из рук свеев и бросился на улицу. Пиво, вино, мясо и все прочее, съеденное за вечер, хлынуло из его глотки пенным потоком. Это было так мучительно, что Волкан упал на четвереньки и застонал. Почти завыл.

– Уж не вервольф[152]ли наш Кулак?! – заржали варяги, спеша к страдальцу с кружками пива и кусками свинины.

– Запей и заешь! – требовали они.

Волкан был уверен, что даже маленький глоток браги вызовет новый приступ рвоты, но этого не случилось. После трех глотков тошнота прошла, точно волхв отшептал. И развеселый Квасура[153]вновь заплясал у венеда в голове.

Волькша закрыл глаза, и сон утащил его на самое дно хмельного омута. Ему грезилась Кайя. Он так обрадовался, увидев ее, что не сдержался, обнял и неумело ткнулся губами в щеку. Девушка улыбнулась ему и поманила за собой. Волькша послушно пошел за ней, думая только о том, как бы от внезапного счастья не взлететь над землей. Они пришли в какие-то большие хоромы, так непохожие на дом на деревьях. И Кайя положила его на полати, после чего сделала то, о чем Волькша запрещал себе даже думать. Девушка быстро разделась и возлегла рядом ним. Волькшу наполнило напряжение, почти такое же, как на вершине священной горы Хогланда. Его бросало то в жар, то в холод, но Кайя была заботлива и нежна. Она раздела Годиновича, а затем поступила точь-в-точь как шаманка с ведуном, чья Ярилова палица осталась воздетой к небу, в то время, как сам он пребывал в беспамятстве. Но долгой утехи не получилось. Едва оказавшись в девичьем лоне, факел Волькши вспыхнул и, разбросав вокруг огненные искры, погас. Однако Кайя была настойчива: еще несколько раз она извлекала Волкана из омута беспамятства, возжигая жар его чресл. Наконец, устала и она. Но даже улетев в дальние дали сна Волькша продолжал изнемогать от запаха молока, который источала Кайя, и все тянул, тянул губы к ее груди…

Вернувшись с Ирийских просторов сна, Волкан обнаружил себя лежащим на большой полати. На таком ложе в их Ладонинском доме почивали Година с Ятвой. Позднее Червеньское[154]утро стучалось во все окна огромного дома, в котором он был один, если не считать молодой женщины, тихо сидевшей возле стола. Увидев, что Годинович проснулся. Она поднялась и поднесла ему кувшин с молочным квасом. От кислого запаха у Волькши скрутило потроха. «Вот бы сейчас полбратины велле», подумалось ему. Однако подношение женщины, хоть и не пахло ягодами и медом, но на утробу подействовало усмиряюще. Было оно жиже привычной простокваши, вкус имело солоноватый и терпкий. Осушив кувшин Волькша смог наконец улыбнуться.