Магазин шаговой недоступности - Ким Хоён

полицию, и там я узнал свое настоящее имя и номер удостоверения. Но, выйдя из участка, сразу же забыл их.

Когда сделал себе удостоверение личности, понял, что жизнь продолжается. И если жить по правилам, то мне снова придется страдать. Я боялся возвращаться в прошлое, которое обрывками всплывало в голове: вдруг все эти мысли пробудят ужасную травму, сломавшую предохранитель моей памяти?

Для начала я дал себе время до конца зимы. Наверное, память о том морозном утре, когда умер старик, все еще пугала меня. Память о его неподвижной, закоченевшей спине. Может, поэтому мне хотелось найти место потеплее – например, магазин. Я решил провести эту зиму в круглосуточном и набраться сил. А с приходом весны человек, которого сейчас все зовут Токко, исчезнет, растворится в неизвестности, покинет этот мир. Я собирался оставить вокзал и спрыгнуть с моста в большую реку, которая разделяет Сеул. Но сначала набраться в магазине сил, чтобы сделать это.

Только вот образ жены никак не выходил из головы. Даже тогда, в полицейском участке, мне напомнили о жене и дочери. Я сразу предпочел забыть об этом, но со временем картинки из прошлого становились все ярче. Я уже хорошо представлял ее: черты лица, жесты. Она была невысокая, с короткой стрижкой и очень тихая и спокойная. А еще настолько тактичная и вдумчивая, что всегда с улыбкой принимала, если я раздражался или хвастался. Помню, как однажды она по-настоящему разозлилась. И помню, из-за чего. Смотрела на меня с презрением, с гневом, но все так же молчала, отчего я раздражался еще сильнее. Тогда она оставила меня. Собрала вещи и уехала.

Я задремал. Меня разбудил звон колокольчика на двери. Зашли покупатели – явно забежали перед работой. Пока они выбирали товары, я пил чай из кукурузных рылец, чтобы осколки воспоминаний, которые я утопил в пьянстве, больше не впивались в мое сознание.

* * *

В конце года Сихён, девушка, которая работала со мной, перешла в другой магазин. Точнее, ее переманили конкуренты. Необычная история для круглосуточных магазинов. Еще неожиданнее было получить от нее подарок – станок для бритья. Она сказала, что у нее все получилось благодаря мне. Сам не знаю зачем, я взял бритву и коснулся подбородка, на котором уже проявлялась щетина. Мы попрощались и пожелали друг другу всего хорошего.

Когда Сихён ушла, у нас с Сонсук, другой сотрудницей магазина, прибавилось работы. Она все еще не считала меня за человека. За годы жизни бродягой я хорошо научился понимать, как люди на меня смотрят. Во взгляде большинства людей на вокзале читались жалость и презрение, в пропорции примерно три к семи. Кто-то смотрел с искренним сочувствием. И на удивление находились те, кто бросал на меня завистливые взгляды. Может, неосознанно.

Во взгляде Сонсук пропорции были один к девяти – само собой, в пользу презрения. Но с нападками она не набрасывалась. Во время пересменок всегда выглядела усталой или совсем измученной. А если я после работы задерживался, чтобы прибрать в магазине и на улице, бывало, торопила меня, чтобы поскорее шел домой. Убирал я, вообще-то, хорошо, ей просто не нравилось, что мельтешу перед глазами. Я же не обращал внимания и делал по-своему. Мне хотелось отплатить хозяйке за ее доброту и за то, что нашла для меня место, где можно в тишине провести последнюю зимнюю спячку.

Зато ко мне хорошо относилась седая старушка лет восьмидесяти, которая жила неподалеку. Она, согнувшись, ходила по окрестностям с длинным шарфом, обмотанным вокруг шеи несколько раз. Этим он напоминал змею. Однажды бабуля спросила меня, зачем я каждый день убираю уличные столики, если на дворе зима. Я ответил, что протираю их от голубиного помета, отчего она поморщилась: кажется, ни голуби, ни их помет не вызывали у нее приятных эмоций.

На следующий день старушка привела в магазин своих подруг. Им понравились наши акции, и они стали приходить сюда с внуками и брать товары со скидками. В благодарность я однажды помог ей донести до дома тяжелые сумки, о чем она тут же сообщила подругам, и те тоже стали просить меня помочь им. Кое-кто даже уговаривал доставлять им товары всегда. Причин отказывать у меня не было: после такой хорошей разминки лучше спалось. К тому же они всегда меня угощали печеньем и фруктами.

Эти женщины заменили мне и бабушку, и маму, и обеих тетушек. Благодаря им я чувствовал тепло и материнскую заботу, которые слабо мерцали в моих воспоминаниях. Единственное, что меня смущало, – это их постоянные допросы. Бабушки устраивали с большим увлечением, гремя вставными челюстями: «Ты был женат?», «Пора снова жениться», «А сколько тебе лет?», «Чем занимался до магазина?», «Может, познакомить с нашей племянницей?», «А в церковь ходишь?», «Не хочешь поработать у нас в деревне?». На это все я отвечал кратко: «Не стоит беспокоиться» – и все в таком духе. К счастью, после нескольких попыток они успокаивались и больше не мучили меня: наверняка решили, что мне больно рассказывать о своей непростой жизни. Кроме той седой старушки. Она каждый раз при виде меня заводила свою шарманку:

– И чем же ты все-таки занимался? Я-то уже совсем старуха, мне в жизни особо ничего и не надо, а вот про тебя я просто обязана все узнать. Понимаешь, сынок, не выношу, когда любопытно. Ну и чем такой миловидный молодой человек мог заниматься раньше? И как оказался в наших краях?

– Да я сам не знаю ответов на эти вопросы. Но как узнаю, обязательно расскажу вам. Вы были ко мне добры, так что я с радостью утолил бы ваше любопытство.

Сейчас, вспоминая об этом, думаю, именно благодаря ей я продолжал задаваться вопросом: кто же я на самом деле?

Сонсук, похоже, была не очень рада, что у нее из-за этих старушек прибавилось работы по утрам. Она без остановки ворчала, уверенная, что они не так уж и много покупают, чтобы с ними столько возиться. Но продажи росли, и хозяйку это радовало. Поэтому Сонсук помалкивала и открыто свое недовольство не высказывала. Ведь, если дела пойдут совсем плохо, магазин закроется и она потеряет работу.

* * *

После наступления нового года Сонсук неожиданно попросила у меня прощения. Сказала, что была неправа, и обещала исправиться. А я похвалил ее жареную курицу. Тогда она стала жаловаться на свою семью. Говорила, что со мной общаться куда приятнее, чем с родными.

С поникшим видом и тяжело вздыхая, она рассказывала, что ее муж и сын совсем