Министерство по особым делам - Натан Энгландер

– Уходите, – сказала мать Рафы.

– К сожалению, уйти без ответа мы не можем, – Кадиш был вежлив. – Мы же должны знать, что задумали наши дети. Должны знать, почему Пато забрали. Скажите, и мы уйдем.

– Что задумали? А вы не знаете? – Она смотрела на них с неподдельным изумлением. – Вы ничего не знаете про собственного сына!

– В чем дело? – спросил Кадиш. – Они сионисты? Это коммунизм?

– Я знаю, в чем их вина, – сказала мать Рафы. Она взглянула налево, потом направо. Подалась вперед и прошептала: – Они виноваты в том, что быстро взрослеют.

– И все? – спросил Кадиш.

– Больше ничего.

– Всегда есть что-то еще, – не согласился Кадиш. – На все есть причина. Может, вам тоже не все их тайны известны. – Он окинул ее медленным, оценивающим взглядом. – Вы знаете, где они.

Она оставила его слова без внимания.

– Прошу вас, – взмолилась Лилиан. – Скажите хоть что-нибудь. У вас же есть какие-то догадки, предположения. Предчувствия.

– Не больше, чем у вас, – сказала мать Рафы. – Пройдитесь по местам, где они тусуются. Поспрашивайте там.

Лилиан взглянула на Кадиша, он приобнял ее за талию.

– Вы ничего не знаете, – заключила мать Рафы. – Не имеете никакого представления.

Кадиш и не пытался ответить. Рафина мать обращалась к Лилиан, только к ней, и Лилиан капитулировала.

– Мы ничего не знаем о наших детях, – сказала она.

Мать Рафы села. И стала рассказывать, что знала, о том, как дети приходят, как уходят, где покупают пиво и книги, где едят и танцуют, в каких кварталах и под какими фонарями ошиваются.

Это был прекрасный рассказ – они словно открыли для себя нового Пато. И до чего ж приятно это было слышать. Он жил хорошей и бурной жизнью. Оказывается, их хмурый сын был счастлив – впрочем, Лилиан всегда это знала. Эти рассказы были словно манна с неба. Новые воспоминания, новые картины, совсем новое измерение – оказывается, сын был гораздо лучше, чем ей представлялось.

– Спасибо, – сказала Лилиан перед уходом. Она хотела было обнять мать Рафы, но та отстранилась. Это было бы слишком.

– Он мне как родной, – сказала она. – Но ребята убежали именно из-за него.

– Забрать могли любого из них, – заметил Кадиш.

– Этого-то я и боюсь, – сказала мать Рафы.

Лилиан хорошо помнила свои детские игры – как только они не подражали сложному миру взрослых. И вот сейчас, когда они с Кадишем колесили от одного полицейского участка к другому, Лилиан задавалась вопросом: а Видела и другие генералы играли в эти игры так же, как они, или как-то иначе? Может быть, у них больной задирал докторше рубашку, а если та сопротивлялась, брал камень и расшибал ее головенку вдребезги?

Может быть, люди вообще формируются в далеком детстве – вот и все объяснение? Может быть, поэтому и они с Кадишем реагируют на все по-разному. Кадиш тоже помнил игры своего детства, только играли в эти игры взрослые. Спросите его, и он расскажет: если полицейский приходит за преступником, Талмуд Гарри сначала предложит ему выпить, потом отстегнет денежки и только после этого предложит на выбор самых прекрасных дам из своего заведения.

Кадиш пытался поделиться с Лилиан своим опытом, своими соображениями насчет чиновничьих кабинетов, насчет иерархии, объяснить, почему идти выбранным ею путем бесполезно.

– Дай мне обещание, – сказала Лилиан, – мы будем действовать только в рамках закона. Никаких надгробных плит, никаких сделок. Никаких контактов с преступным миром, никаких гениальных идей. Пока нам не вернут сына, ты – образцовый гражданин.

В каждом полицейском участке – точно так же, как и в первом, – Лилиан требовала показать ей камеры предварительного заключения, и кое-где ей пошли навстречу. Кадиш был убежден, что хождение по камерам до добра не доведет, в какую-то их просто-напросто запрут, и один полицейский и правда посмотрел на него с нескрываемой злобой. Кадиш изо всех сил старался делать все, как того хотела Лилиан. Но это была не более чем уступка, Лилиан же решила, что он с ее стратегией согласен. Отчасти потому, что считала это единственно логически верным путем, а отчасти потому, что Кадиш, как ей казалось, в глубине души понимает: его начинания сплошь и рядом оканчиваются провалом. Когда наступил вечер и уже ничего нельзя было предпринять, она сказала Кадишу:

– Даже мне пора домой.

Тут Кадиш и застал ее врасплох, предложив для разнообразия пойти его путем.

– Что еще за путь? – удивилась Лилиан.

– Окольный, правой рукой через левое ухо. По мне, он самый надежный.

Говорить шепотом в запаркованной машине на пустынной улице – казалось бы, излишняя предосторожность. Тем не менее Лилиан понизила голос до шепота.

– Тебе с совой конкурировать, Кадиш, – все дела по ночам. Не знаю, но шастать украдкой, под покровом темноты – едва ли это пойдет на пользу Пато. Нас могут неправильно понять.

– Мы пока не знаем, виновен он в чем-то или нет. – Кадиш и сам перешел на шепот. – Дела пока что нет – доказывать нечего. Ты все валишь на меня…

– Ничего я на тебя не валю.

– Валишь, а я обвиняю Рафу. Это все он замутил, а загребли Пато.

Лилиан не стала отвечать. Смотрела в окно на заброшенный дворик, на воротах висела табличка: ПРОДАЕТСЯ. Дворик был выложен плиткой в шахматном порядке, она всегда о таком мечтала. Будь у них деньги, из этого дома можно было бы сделать картинку.

– Его лучшие друзья смылись – это как? – вопрошал Кадиш. – Рыльце в пушку, так надо понимать? Что-то натворили? – Кадиш дал Лилиан возможность ответить. Но она не удостоила его ответом, и тогда он перестал шептать и заорал: – Ты же с этим согласна, иначе ты бы не сидела здесь! Сидишь и ждешь вместе со мной! Согласна? Иначе сидела бы не здесь, а дома.

Лилиан все еще шепотом ответила:

– Я делаю что могу. А что дома – только спать.

Кадиш включил фары и осветил вход в круглосуточный книжный магазин в соседнем квартале, за которым они наблюдали. Отъехав, он повел машину к бару возле Обелиско – там, по словам Рафиной матери, часто бывал ее сын. Когда они доехали, Кадиш выставил в окно локоть и расположился поудобнее. Выбросил сигарету в канаву, расслабился. Приготовился ждать – ожидание теперь определяло их жизнь.

– Как лицо? – спросил он.

– Иногда думаю: лучше бы оставила как было. И мой нос наводил бы ужас на всех, кто нам встретится, – вот тебе и польза. Наша собственная маленькая хунта – я и мой нос. Пара обломков, ходим по городу и пугаем народ.

Из-за угла отеля «Суипача» вышел, проталкиваясь сквозь толпу, парень. Руки в карманах, сутулится, будто голова тянет его вниз. Лилиан узнала парня первой. Сколько раз она подкармливала этих ненасытных мальчишек, они же все как один худющие. Лилиан указала на него, и Кадиш выскочил из машины, пошел через дорогу.