Наш бронепоезд. Даешь Варшаву! - Юрий Валин

– Не спорю, – согласилась Катя, легко взбираясь в вагон. – Только в нашей работе свои понятия есть. Тонкости. У нас свои, у вас свои. Разница, понимаешь, Борис Борисыч?

– Мудришь. А нам теперь ни чихнуть, ни пернуть, – сиди, вас сторожи.

У стены склада коротко перестукнул винтовочный залп.

Камера – не камера, ящик – не ящик, – железная коробка размерами в рост человека. Из мебели – только зарешеченное вентиляционное отверстие. Хорошо еще, огорченные чекисты принесли пару шинелей из вещей заключенных. По доброте душевной сунули и котелок с водой.

Сидеть было тесно – ноги толком не вытянешь. Сквозь тонкую подстилку из жеваной офицерской шинельки ощутимо отдавался перестук колес. «Товарищ Троцкий» двинулся дальше.

– Что вы молчите? – спросил Прот, ерзая. – Они быстро умерли. А мы – еще неизвестно.

– Того и молчим, – пробурчала Катя. – Ты чего кряхтишь? Неудобно? Сюда садись, – она пнула сапогом мятое ведро с крышкой. – Садись-садись, привыкай к коммунистическому быту.

Пашка очевидный выпад против самого прогрессивного строя на земле решил пропустить мимо ушей. Не время. Вон Германа только тронь – взорвется.

Прапорщик и так зашипел, готовясь сдетонировать:

– Ну, Екатерина Георгиевна, что дальше? Сидеть будем, как кролики? Нужно было сразу рвать, выскочили бы…

– Перестань, пожалуйста, Гера, – Вита ухватила его за рукав. – Куда выскакивать? Не там же под пули прыгать было. Почекаем.

– Золотые слова, – согласилась Катя. – Теперь будем ждать, ибо больше делать нехер. Вляпались. Ты, Герман Олегович, уж прости, но я бы тех сопляков… За глупость, у-у…

– Я их оправдывать не собираюсь, – ледяным тоном отчеканил прапорщик. – Но расстреливать детей преступно.

– Мальчишкам стрелять других мальчишек тоже не слишком здорово, – пробурчала Катя. – Замнем. На повестке один вопрос – какого хрена делать? Багажом до Одессы трястись? Запасные варианты? У кого чего полезного и обнадеживающего в карманах имеется?

Полезного оказалось немного: у Пашки в кармане шаровар завалялась пара тяжелых гаек, оставшихся с ремонтных работ, коробок спичек, памятный хронометр, да еще за голенищем хранилась ложка. У Германа неожиданно обнаружилось непонятно зачем ему нужное зеркальце, расческа и потертый футляр от очков. Прот, оказывается, хранил на животе свою драгоценную тетрадь и пару отточенных карандашей с металлическими колпачками. У Витки не было ничего полезного, кроме пары новеньких изящных носовых платочков с кружавчиками. Совершенно ненужная буржуазная ерунда.

– Витуля, ты от еврейских корней отрываешься, – серьезно сказала командирша. – Ты не девушка должна быть, а рог изобилия. Кто сорок лет бродил по пустыне, приторговывая мацой, галантереей и скобяными товарами?

– Я исправлюсь, – пообещала девчонка. – А у вас що?

Катерина оказалась зажиточной. Кроме всякой мелочи вроде иголок, ниток, часов, ложки и спичек у нее имелся небольшой перочинный нож с перламутровой ручкой. Ножик выспорила уже на «Троцком», назвав наизусть все провинции готовящейся к скорой пролетарской революции Франции. Проверяли по затертому атласу всей командой бронеплощадки – ни разу не ошиблась.

– Жаль, маленький ножичек, – заметил воинственно настроенный Герман, разглядывая в полутьме изящную вещицу. – Безделушка.

– Да, нам бы меч-кладенец двуручный, – согласилась Катя, – налево махнешь – переулочек, направо – бронепоезд шинкованный.

Пашке показалось, что она совсем не считает ножик безделушкой. С командирши станется и такой мелочью кровь пустить. Только лучше бы без этого обойтись.

– Ничего, если кормить будут, доедем, – преувеличенно бодро сказал Пашка. – Мы ж в Одессу собирались или куда? Главное, чтобы пайку не урезали.

– Какая пайка? – пролепетала Витка. – Я и за завтраком каши наелася, – девушка панически поглядывала на «сиденье», на котором с удобством устроился Прот.

Ничего, разобрались. При Катерине даже самые, гм, щекотливые проблемы решались сами собой. Даже пошутить над временными трудностями было можно. «Товарищ Троцкий» с длинными и короткими остановками двигался вперед. Днем железная будка нагревалась, как топка, – заключенные сидели полуголыми. Из-за тесноты даже мыслей неприличных не возникало. Ночью становилось холодно – спасались той же теснотой. Чекисты исправно таскали с кухонного вагона паек – чаще кормили всухомятку, но бывало и горячее. Жить было можно – старший охраны, Борис, на всякие расспросы – что да как? – не отвечал, но бытовые просьбы выполнял охотно. Чекисты принесли еще одну шинель, выдали помятый чайник. В благодарность пленники развлекали охрану, а заодно и пулеметчиков ближних отсеков, песнями. Катерина припоминала песню из своего неисчерпаемого запаса, напевала мелодию и слова, потом уже подхватывали сообща. Пашка с Витой оказались ведущими голосами. Впрочем, подпевали все, кроме Прота. Мальчик улыбался, но помалкивал. Особенно Пашке нравились «Прощайте, скалистые горы» и еще одна, про революционных каторжников:

Владимирский централ, ветер северный,

Этапом из Твери, зла немерено.

Лежит на сердце тяжкий груз.

Владимирский централ, ветер северный…[19]

Пели тихо, обстановка была тревожной. Пашка под конвоем выносил парашу и добывал свежие вести. Перемолвиться с красноармейцами он успевал коротко, новости приносил неутешительные – говорили, что войска генерала Слащова перемирия не признают и наступают на красных. Путь назад тоже был перерезан – петлюровцы взорвали мост через Ингулец и сцепились с махновцами. Вперед тоже не получалось – Николаев был под белыми, но гарнизон категорически отказывался пропустить «Товарища Троцкого», и договориться никак не получалось. Еще хорошо, что на разъезде Новинская по полной приняли угля и воды, и бронепоезд мог маневрировать.

Ночью Пашка проснулся оттого, что «Товарищ Троцкий» крадучись, в полной тишине, двинулся на восток.

Катерина сидела, обняв колени. Остальные спали, с двух сторон прижавшись к маленькой, но горячей Витке.

– Опять пятимся, – прошептала командирша.

– Может, на Херсон прорвемся? – Пашка пытался плотнее закутаться в доставшуюся ему полу шинели.

– Херсон так Херсон, – Катя почесала шрамик на брови. – Паш, ты в железнодорожной диспозиции соображаешь. Сколько нам кататься? Не может же этот хренов «Троцкий» вечно туда-сюда ползать?

– Чего не может? Пока топливо да вода имеются, будем бродяжить. Если, конечно, полотно по-настоящему не испортят или котлы у паровозов не полетят. Делать-то нам все равно нечего.

– Угу. А допустим, откроют нам светофор, прикатим завтра-послезавтра в Одессу? Нас каменный товарищ Хван куда препроводит? Ты с одесскими тюрьмами знаком?

– Не, мне в Одессе бывать не приходилось.