Крысиный король - Дмитрий Стахов

Вальтер споткнулся, чуть не упал, поймал ритм шагов.

— Отцу дали квартиру, он женился на моей матери, они познакомились на съезде юных тельмановцев, однако когда решался вопрос о его судьбе в сорок девятом, после той шарашки, всплыла история с особой группой, подчиненной Шляйфу, они устраняли представлявших потенциальную опасность, тех, кто мог так или иначе оказаться в Англии, в Штатах, у большевиков, там раскрыть свои наработки, которые, однако, уже для Каммлера интереса не представляли, и кто-то нашел документы, рапорты с подписью моего отца об акциях в Польше, в Харькове, в Брно…

— Кто это? — шепнула, скосив на Вальтера выпуклый взгляд, промежуточная вдова.

— Мой брат. Двоюродный, — ответил я.

Нас догнал распорядитель.

— На поминки едем на чем приехали. Едем колонной, но машины сопровождения не будет. Все собираемся на стоянке. Прошу поторопиться, прошу!..

…К стоящему вдали от жилых домов, остановок общественного транспорта, на краю промышленной зоны ресторану нас — меня, Вальтера, Потехина, промежуточную вдову, при посадке в машину подавшую мне тонкие липкие пальцы и соизволившую назваться Вероникой, — привез верный смуглый юноша. Вальтер сел с ним рядом, Вероника между мной и Потехиным.

— Чарта зи?[4] — спросил юношу Вальтер.

Юноша вздрогнул.

— Мустакиман[5], — сказал Потехин. — Чуп ша[6], Вальтер! Расскажи лучше, как твоего отца в лагере кормили. Участвовал ли он в самодеятельности. Нам же интересно! Меня, кстати, зовут Николаем, — Потехин протянул Вальтеру руку, тот, ловко изогнувшись, руку пожал.

— Вальтер, очень приятно… Кормили поначалу плохо. Все исхудали, но в большинстве своем понимали, что вся страна живет тяжело, идет восстановление разрушенного войной хозяйства, понимали, что разрушения эти в значительной степени дело рук…

Мы тронулись с места. Выехали со стоянки, покатили по широкой улице, вдоль которой торговали цветами и венками. Юноша держался за ритуальным автобусом с темными коричневыми печальными стеклами. Потехин что-то очень тихо, легко журчащим шепотом рассказывал Веронике, я смотрел в округлый, коротко стриженный, со вмятинкой чуть ниже макушки затылок юноши, он поглядывал в зеркало на Веронику, краснел и шмыгал носом. Вальтер продолжал:

— …их собственных. Отца после шарашки направили в лагерь, где были только старшие офицеры. Он дал согласие сотрудничать с комитетом «Свободная Германия», но были и такие, кто не только не соглашался на это сотрудничество, но и открыто выражал недовольство и презрение к тем, кто на это шел, упрекая в предательстве, в отказе от присяги. Правда, сотрудничество отца со «Свободной Германией» продолжалось недолго, его открепили, как члена эсэс, потом комитетских начали отправлять в советскую зону, не всех, кого-то оставляли для пропагандистской работы, оставили многих, лагерь пятьсот четыре, они строили дорогу Карпинск — Волчанск, рядом был лагерь венгров, между ними и немцами были стычки, так что их стали разводить по разным участкам. Старшие офицеры могли не работать, им все равно полагался офицерский паек, но работа давала, пусть — мимолетное, ощущение свободы…

— Да, арбайт мехт фрай, — сказал Потехин.

— Махт! Махт, не мехт, — Вальтер улыбнулся, через плечо посмотрел на Потехина. — Мехт на идише. Мехт скорее значит «делай». Как в анекдоте — «Ривке, мехт мадера!» Шляхтич заходит в корчму и говорит корчмарю-еврею… Простите, простите, сейчас не до анекдотов! Так вот, кормили там неважно, капустный суп, каша, через день рыба, давали навагу, но у наваги есть такая черная пленка, ее при потрошении необходимо удалять, иначе рыба будет горчить, и, конечно, никто эту пленку не удалял, и они ели горькую рыбу. Горькая рыба плена…

…На поминках — в ресторане нам выделили отдельный гулкий зал, с широким и длинным столом — была рыбная нарезка, осетрина, тонкие и жесткие полоски балыка, семга с лимоном. Покойник любил такую нарезку. Это я помнил. Вальтер выпил залпом два больших фужера водки, съел несколько ломтей осетрины, тарелку салата оливье. Принесли горячее, и Вальтер оставил на тарелке, очищенной куском хлеба от следов салата, кучу куриных костей. На впалых щеках Вальтера появились мелкие красные жилки. Он тяжело, проникновенно опьянел. Опрокинул очередной фужер с водкой, водка стекла со стола ему на брюки, поднявшись, Вальтер чуть не упал, я пришел на помощь подхватившему его официанту, к нам присоединился Потехин, вместе мы оттащили Вальтера в туалет, где он начал слюняво целоваться, бормотать, что счастлив обрести такого брата, как я, такого друга, как Потехин, начал хватать официанта за тугую задницу, официант хлопнул Вальтера по рукам.

Вальтер заперся в кабинке. Официант сказал, что он должен подавать заказанный торт. Покойник любил торты. «Тортик! — говорил, потирая руки, папа Миша, подсаживаясь боком к столу, наблюдая, как ему наливают чай, поднимая густые брови, так он готовился безмолвно сказать: «Достаточно!», брови при этом поднимались максимально высоко, лицо приобретало глуповатое выражение.

Потехин ушел вместе с официантом. Я посмотрел на свое отражение в зеркале над раковиной. Ничем не примечательное лицо. Каким оно станет лет через пятнадцать, узнаю ли я себя, постаревшим на пятнадцать лет? Попытавшись вырвать из правой брови седой волосок, я вскрикнул от боли, высморкался, сполоснул руки, вытерся бумажным полотенцем.

— Вальтер! — я подошел к двери кабинки. — Ты как?

Вальтер ответил по-немецки.

— Я не понимаю, Вальтер! Тебе нужна помощь? Что ты сказал?

— Где стоит солдат рейха, он стоит твердо. Мне хорошо. Помощь не нужна.

Я вышел из туалета, повернул не направо, а налево, толкнул узкую дверь, оказался во внутреннем дворе. Там курил официант. У него была действительно примечательная задница — тугая, выпуклая, — пухлые губы, глаза с поволокой, длинные руки, крепкие пальцы. Он выпускал колечки. Колечки, одно за другим, плыли по воздуху, сливались, превращаясь в облачко. Я попросил у него сигарету, сказал, что с моим товарищем все в порядке. Он кивнул, сказал, что узнал Вальтера, что видел репортаж о том, как Вальтер ездил на место лагеря для военнопленных на Северном Урале, а еще кулинарную передачу, где Вальтер готовил рыбу.

— Какую?

— Навагу. Учил определять качество наваги по запаху, чистить, удалять какую-то пленку, нахваливал эту навагу, будто лучше рыбы нет, а наш повар сказал, что он все делал неправильно, — официант отщелкнул окурок, попал точно в открытый мусорный контейнер. — Правда, наш повар казах, они в рыбе ничего не понимают. Пойду посмотрю, как он там, а то на прошлой неделе один умер в сортире. Тоже были поминки. Поминают одного, а другой умирает со спущенными штанами. Умереть на унитазе! Бр-р!

— Какая разница! — сказал я.