Женщина в окне - А. Дж. Финн

Бина снова кивает.

– А ее муж не вел себя, как…

– Как человек, только что зарезавший кого-то? Нет.

– Это точно он?..

– Что «он»?

Бина ерзает.

– Ну… сделал это.

– Кто еще мог такое сотворить? Их ребенок – просто ангел. Если он и решился бы кого-то зарезать, то это своего отца. – Я снова протягиваю руку к бокалу, шарю в воздухе. – И как раз перед этим я видела Итана за компьютером, так что, если только он не помчался вниз, чтобы воткнуть нож в маму, думаю, он вне подозрений.

– Ты рассказывала об этом кому-то еще?

– Пока нет.

– А своему врачу?

– Расскажу.

Эду тоже. Поговорю с ним позже.

Тишина, лишь потрескивает пламя в камине.

В отсветах пламени кожа Бины отливает блестящей медью. Я спрашиваю себя, не потакает ли она мне, или, может быть, ее гложут сомнения. История невероятная, это точно. «Мой сосед убил свою жену, и теперь какая-то самозванка выдает себя за нее. А их сын слишком напуган, чтобы сказать правду».

– Где, по-твоему, Джейн? – тихо спрашивает Бина.

Молчание.

– Я и понятия не имела, что была такая актриса, – говорит Бина, склонившись к моему плечу. Я вижу только волну ее волос.

– Главная красотка пятидесятых, – бормочу я. – Позже снималась в жестком порно.

– А-а.

– Неудачный аборт.

– О-о.

Мы сидим за моим столом, прокручивая двадцать две страницы фотографий Джейн Рассел – увешанной драгоценностями («Джентльмены предпочитают блондинок»), полураздетой в стоге сена («Вне закона»), кружащейся в цыганской юбке («Горячая кровь»). Мы справлялись в «Пинтересте». Прочесали траншеи «Инстаграма». Изучили газеты и сайты Бостона. Просмотрели фотогалерею Макмаллана. Ничего.

– Разве не удивительно, – говорит Бина, – что, судя по Интернету, некоторых людей не существует?

С Расселом проще. Вот фото Алистера в тесном костюме для статьи в «Консалтинг мэгэзин». Заголовок поясняет: «РАССЕЛ ПЕРЕХОДИТ В „АТКИНСОН“». В его профиле в «Линкедине» та же фотография. А вот портрет в информационном бюллетене выпускников Дартмутского колледжа, где он поднимает бокал на благотворительном мероприятии.

Но Джейн нигде нет.

Еще более странно – нет Итана.

Его нет ни в «Фейсбуке», ни в «Форсквере», ни где бы то ни было – и «Гугл» не дает ничего, кроме отсылок к фотографу с таким же именем.

– Разве большинство ребят не пользуются «Фейсбуком»? – спрашивает Бина.

– Отец ему не разрешает. У него даже нет мобильного. – Я закатываю сползший рукав. – И он на домашнем обучении. Вероятно, он мало с кем знаком. Возможно, никого здесь не знает.

– Но у его матери должны быть знакомые, – говорит Бина. – В Бостоне или… В общем, кто-нибудь да есть. – Она подходит к окну. – А как же фотографии? Разве полиция не была сегодня у них дома?

Я размышляю над этим.

– Не исключено, что в доме были снимки той, другой женщины. Алистер мог показать и рассказать полицейским что угодно. И они не собираются делать обыск в их доме. Они ясно дали это понять.

Бина кивает и, обернувшись, смотрит на дом Расселов.

– Шторы опущены, – говорит она.

– Что?

Я подхожу к ней и вижу своими глазами: в каждой комнате – в кухне, гостиной, спальне Итана – окна зашторены.

Дом закрыл свои глаза. Плотно зажмурил их.

– Видишь? – восклицаю я. – Соседи больше не хотят, чтобы я смотрела на них.

– За это я не стала бы их упрекать.

– Они осторожничают. Разве это не доказывает их вину?

– Да, подозрительно. – Бина наклоняет голову. – Они часто опускали шторы?

– Никогда. Никогда. Дом был как на ладони.

Она в нерешительности.

– Тебе не кажется… не кажется, что ты можешь быть… в опасности?

Такое не приходило мне в голову.

– Почему? – медленно спрашиваю я.

– Потому! Если тебе не померещилось то, что ты видела…

Я вздрагиваю.

– Не померещилось.

– …то ты свидетель, понимаешь?

Я судорожно вздыхаю – раз, другой.

– Пожалуйста, останься у меня на ночь.

Бина поднимает брови.

– Это принуждение! – протестует она.

– Я тебе заплачу.

Она смотрит на меня, прищурившись:

– Дело не в этом. У меня завтра с утра дела, и все мои вещи…

– Прошу тебя. – Я заглядываю ей в глаза. – Пожалуйста.

Она вздыхает.

Темнота – плотная, непроницаемая. Темнота бомбоубежища. Темнота космоса.

Потом – далеко-далеко – звезда, светящаяся точка.

Приближается ко мне.

Свет дрожит, раздувается, пульсирует.

Сердце. Крошечное сердце. Бьется. Лучится.

Раздвигает мрак вокруг, сияет на тонкой цепочке. Блузка, белая как привидение. Позлащенные светом плечи. Линия шеи. Рука. Пальцы теребят пульсирующее маленькое сердце.

Над ним – лицо. Джейн. Живая Джейн, сияющая. Наблюдает за мной. Улыбается.

Я улыбаюсь ей в ответ.

Но вот перед ней скользит оконное стекло. Она прижимает к нему руку, оставляя на нем крошечные отпечатки пальцев.

А за ее спиной тьма рассеивается, и появляются канапе в красно-белую полоску, две ярко горящие лампы, ковер с изображением цветущего сада.

Джейн опускает взгляд на медальон, нежно поглаживает его. Смотрит на свою ярко освещенную блузку. На пятно крови под воротничком, расползающееся, увеличивающееся, пылающее у нее на коже.

А когда она поднимает глаза и глядит на меня, я вижу перед собой другую женщину.

Бина ушла в начале восьмого, едва за окном забрезжил рассвет. Я обнаружила, что она слегка всхрапывает во сне. Эти звуки напоминают шорох волн, набегающих на берег где-то вдали. Неожиданно.

Я благодарю ее, роняю голову на подушку, снова засыпаю. Проснувшись, смотрю на телефон. Почти одиннадцать часов.

Некоторое время лежу, уставившись на экран. Через минуту звоню Эду. На этот раз обошлось без «угадай кто».

– Невероятно, – помолчав, говорит он.

– И все же это случилось.

Он снова молчит.