Лгунья - Валери Виндзор

— Что вы хотите этим сказать? — сказала я.

Он отмел мою попытку говорить начистоту, мол, это всего лишь ложная женская скромность. Он взял меня за руку. Крикнул что-то по-гречески людям за стойкой. Они рассмеялись. Один из них кивнул и указал на ведущие на второй этаж ступени.

— Пойдемте со мной наверх, — сказал он. — Прошу вас. Пойдете?

Сначала я не поняла. Наверное, он подумал, что я невообразимо глупа.

— Наверх, — сказал он.

Это было такое омерзительное, такое невероятное предложение, что я подумала: поделом мне, это, должно быть, наказание за сегодняшний день. Поэтому я пожала плечами, встала и последовала за ним по разноцветным полоскам линолеума, потом по какой-то голой лестнице, мимо пластиковых бутылей с побелкой и ящиков с банками маслин, загромождающими проход. Наверху была узкая лестничная площадка. Элефтерис открыл дверь, и я вошла следом за ним в маленькую подсобку, где громоздилась битая мебель. К стене прислонился полуразобранный велосипед. Там было несколько мешков с картошкой и жестяное ведро с торчащей из него шваброй. Потрескавшиеся стекла на окнах. В одном углу матрас, покрытый влажными пятнами. Я села на край матраса. Он был комковатый на ощупь, будто набитый соломой. Он был у самого пола: скорее падаешь на него, а не садишься.

Наверное, он удивился, что удалось меня так легко затащить сюда. Он стянул через голову рубашку, не расстегнув ни единой пуговицы. Грудь у него была очень загорелая и гладкая. В комнатушке стоял отвратительный запах, запах гнили и старой одежды. Помню этот запах.

Он встал на колени и снял с меня туфли, сначала одну, потом другую, очень осторожно, и поцеловал мои ступни, сначала левую, потом правую, странно и с невероятной нежностью. Я была в ужасе. В ужасе от его нежности, я этого не ожидала. Нежности не было места в моей теории наказания, в моем инстинкте подчиняться жестокости осознания при помощи акта ритуального унижения. Эта его нежность к моим бледным, потным, вонючим ногам меня испугала. Я хотела самоуничтожения, а он предлагал мне нечто совсем противоположное. Он прижался лицом к моим коленям. Я смотрела сверху на его голову и умирала от страха. Я не понимала, что делаю в этой комнате. Не понимала, кто этот человек и что мне от него нужно. Я лежала на матрасе, испытывая к себе такую острую гадливость, что не могла шевельнуться. А потом запаниковала. Не помню, на каком этапе это случилось. Не хочу вспоминать. Я рванулась и выскользнула из-под него. Я боролась с его попытками вернуть мое тело в прежнее положение. Я побежала. Помню, как грохотала по деревянным ступеням, ощущая во рту этот мерзкий запах гниения, как опрокинула банку маслин, и она покатилась вниз и ударила меня по ноге. Я споткнулась об неё и несколько последних ступеней одолела, прихрамывая. Туфель слетел с меня и приземлился в коридоре, в нескольких футах впереди, но я не осмелилась остановиться, чтобы его подобрать. Другого выхода из кафе, кроме как через внезапно умолкший зал, не было. Я проковыляла мимо стойки и выскочила на улицу. На меня смотрели бесчисленные холодные глаза. Я долго бежала сквозь жару и толпу, пока паника и ужас не начали постепенно угасать.

Ну и что из этого — правда? Иногда мне кажется, что ничего. Это всего лишь сказка, которую я выдумала для себя, чтобы все объяснить. Поднималась ли я когда-нибудь по лестнице в грязную комнату над кафе «Акрополис» следом за человеком по имени Элефтерис? Да нет, конечно. Это невозможно. Мне бы и в голову не пришло совершать такие опасные поступки. Но сами видите, это явная ложь, потому что мне-то как раз пришло это в голову. И если бы этого на самом деле не произошло, где бы я откопала такие подробности, как банки маслин на ступенях? Нет, это сказка. Реальность кончается на том, что человек с чашкой кофе подошел, сел за мой столик и попытался меня «снять». Остальное я нарочно навыдумывала. Вот, говорила я себе, вот что могло бы случиться, если бы не мое непреклонное намерение оставаться Маргарет Дэвисон. Вот почему я позволила себе и дальше оставаться ею, вот почему так долго пряталась за её застенчивой скованностью. Есть и вторая причина, позволяющая мне думать, что это всего-навсего сказка. Хотя все это произошло в Стоке, некоторые детали кажутся мне подозрительно загадочными. Возьмите, к примеру, историю с потерянной туфлей — это уж явный плагиат. Нет, я все придумала. Ну, разумеется, придумала. Да, должно быть, придумала.

Целую вечность просидела я на каменных ступенях церкви. Мне о многом нужно было подумать, навести порядок в голове. Когда я наконец вспомнила об автобусе, было слишком поздно: он уже ушел. По словам женщины с автостанции, здесь ходит всего два автобуса в день, и последний отошел как назло вовремя, десять минут назад. Так что я побрела вниз, к реке, гадая, что же делать дальше. Дешевле всего, решила я, переночевать в отеле — не в Отель де Фалэс, где остановился Мэл, а в другом, на краю города, с глухими окнами, а утром сесть на первый же автобус до Фижеака. Я сидела на скамейке, глядя, как плещутся в воде туристы из лагеря на том берегу. Я очень устала. Глаза закрывались. Я растянулась на траве и погрузилась в странную дремоту, полную то ли снов, то ли галлюцинаций.

Что-то коснулось моей щеки. Я проснулась. Дядя Ксавьер сидел рядом со мной, держа травинку.

— Ну вот, — сказал он. — Наконец-то. Пора домой.

Я так смутилась, обнаружив себя лежащей на травке у реки, и мне было так приятно его видеть, так радостно от мысли, что можно пойти домой, что я на время позабыла о своем намерении бежать, и позволила ему помочь мне сесть.

— Как ты добралась до Сен Жульена? — сварливо спросил он. — Неужто так и шла всю дорогу?

Я кивнула.

— Зачем? Ты же могла взять одну из машин. Ты меня так больше не пугай, ладно? И на обед не явилась — да не позвонила — ты же могла умереть! Больше никогда так со мной не поступай.

Я слабо улыбнулась и послушно побрела за ним к площади, хотя краткий миг забвения давно прошел.

— Откуда вы знали, где меня искать? — спросила я.

Он пожал плечами.

— Думаешь, я совсем болван? Думаешь, я тебя не видел вчера вечером? Видел. Ты разговаривала с этим парнем. И я подумал: так вот он какой. Значит, это и есть тот, с водянистым голосом, который звонил и от которого ты убегаешь.

— Мне нужно было с ним встретиться, — сказала я.

Он кинул взгляд на мою хозяйственную сумку, но промолчал.

Предвечернее солнце слепило, когда мы ехали домой. Я закрыла глаза, непроизвольно расслабив все мышцы. Я почувствовала, что сдаюсь. Ни к чему пытаться убежать отсюда, сказала я себе. Ведь это здесь меня бросились искать, когда я не появилась вовремя. Еще хотя бы пару дней — не больше, я не жадная. Каких-то два дня, подумаешь.

Два дня плавно превратились в три, три — в пять, пять — в семь. Ничего не случилось. Никаких вестей ни от Мэла, ни от полиции. Я снова почувствовала себя в безопасности. Начала забывать, что я делаю. Это уже не казалось мне чудовищным преступлением. Я машинально откликалась на имя Мари-Кристин. Становилось все труднее вспомнить, кто такая Маргарет Дэвисон. Кое-что о ней я начисто позабыла. Не могла вспомнить, какое у неё было тело. Теперь у меня было совершенно новое. Последние корки шрамов стали мягкими от ванн и облупились. Под ними были удивительно розовые и гладкие пятна, как у змеи, сменившей кожу. Мне нравилось новое тело. Маргарет Дэвисон никогда не любила свое. Предпочитала выключать свет, чтобы его не видеть. Избегала смотреть в зеркало. Это мое новое тело было ещё худым, но уже не таким пугающе изможденным. На кости наросло немного плоти. Мне нравилось, как торчат кости бедер. Нравилось, как ещё слабые груди несимметрично лепятся к ребрам. Нравились лихие рубцы шрамов. Мне было комфортно в этом теле. Честно говоря, я постоянно ощущала комфорт. Я хорошо спала. Ела. Плавала в бассейне под водопадом. Становилось все жарче. День за днем солнце выкатывалось спозаранку на небо, и к полудню раскалялось, как печь. Земля покрывалась трещинами. Цветущие фруктовые деревья не давали плодов. Цветы вяли и валились друг на друга.