Хрустальный шар - Станислав Лем

Он рисовал на песке.

– Тут находится камера сгорания, а взрывчатые газы движутся через сопло. – Волосы упали ему на лоб.

– Джим, – произнес, заикаясь, с опаской приятель, – ты это говоришь серьезно, что вечный двигатель уже тебя совсем не интересует? Но ведь так нельзя… Надо написать в министерство. Я не знаю, – добавил он, ощущая на себе острый взгляд, – куда, но надо. Знаешь что, – неожиданно подскочил он, – ты должен идти к профессору Уайтхеду.

Джим слегка скривился.

– Должен, – горячо убеждал Джордж, – это очень мудрый человек. Я был у него, когда моя модель не хотела летать, и он все мне объяснил. Он был очень вежлив и терпелив. Он сказал, чтобы я всегда к нему приходил, когда что-то будет непонятно. У него такой огромный темный кабинет – все Королевское научное общество висит на стене, и он среди них.

– Да? – поднял брови Джим. – Я не знал об этом.

– Да-да, у меня отличное зрение, я сразу его узнал, стоит во втором ряду. Это ничего, что он известный физик, и отлично, что в Оксфорде давно уже каникулы, – сможешь пойти к нему даже утром.

Джим усмехнулся:

– Ну, если тебе это важно… Я предпочел бы никуда не ходить. Это не приносит счастья, такие дела…

– Как это?

Джим немного смутился.

– Да ничего, я просто так сказал. Лучше смотри: значит, снаряд, я отчетливо это видел, имеет воронкообразную трубу на корпусе… – рисовал он дальше деревянной палочкой.

Джордж опустился на траву в молитвенном молчании.

Профессор Уайтхед провожал лейтенанта до калитки. Сумерки смешали все краски, оседая пепельной лазурью в углублениях грунта. От низенькой ограды, в прогнившие доски которой терпеливо упирались растения, пологие склоны спускались к лежавшему в тумане аэродрому. Лейтенант в светлом мундире машинально поправил ремень и, обращаясь к хозяину, попробовал еще раз:

– В любом случае я советовал бы вам покинуть имение, хотя бы временно. Аэродром вместе с постройками является, особенно во время нападения, важной целью, а ваш дом опасно возвышается над окрестностями… Отсюда двойная опасность, ибо пригорок находится на пути к Большому Лондону.

Уайтхед пропускал мимо ушей настойчивые предостережения, внимательно глядя вниз, в направлении закручивающейся спиралью дорожки. Неразборчиво буркнув, он пожал офицеру руку и потом еще минуту стоял, пока тот не исчез в темноте. Гравий громко зашуршал, через минуту отозвался вновь – профессор подумал, что летчик возвращается, но эти шаги были другие, намного легче и не такие четкие.

Далеко на горизонте, еще подсвеченном оранжевым пламенем заката, с механическим пофыркиванием планировали тройные огоньки, как созвездия неярких звезд: красных, зеленых и белых. Из-под склонивших тяжелые головы подсолнухов вышел кто-то высокий, худой, замедлил шаг и остановился с другой стороны забора.

– Господин профессор Уайтхед?

Это был молодой человек с небольшой коробочкой под мышкой. Уайтхед отступил, открывая калитку.

– Это я. Пожалуйста, входите.

Подал ему руку. Юноша, назвав себя, пожал ее.

– Я пришел к вам по несколько необычному делу. Не могли бы вы уделить мне немного времени?

Уайтхед кивнул и двинулся первым, проводя гостя через сад, спускающийся к вилле. Он открыл первые, стеклянные двери, вторые, зажег свет, маскируемый шторами из черной бумаги, и подождал, пока посетитель, зажмурив глаза от желтого света, войдет в кабинет. Это была большая холодная комната: стол со стеклянной панелью, электрические часы, стена книг до самого потолка, и на противоположной стене карты полуночного неба, усыпанные лимонного цвета звездами.

Профессор показал рукой на свободное место и нажал кнопку на столе. Зажглась лампа в зеленом абажуре, и мальчик с облегчением уселся в глубокое кресло, словно провалился вглубь. Теперь он весь был в темноте, только лицо его, светлое, сухое, с голубыми сияющими глазами, возвышалось над столом.

– Видите ли, господин профессор, тут такое дело… Мне трудно это объяснить, боюсь напутать, поэтому, может, вы захотите сначала посмотреть…

Тихо зашелестела разрываемая бумага, и на освещенной лампой черной стеклянной столешнице появилась маленькая машинка. Подставка из старательно отполированного дерева, годовые кольца яблони, детали из блестящего алюминия, два колесика, крючок…

Машинка работала, издавая тихое, спокойное тиканье; спицы колесиков образовывали шлифованные глянцем круги; зубцы звенели.

– Это – такая машинка. Вечный двигатель. Работает уже четвертый день. – Минута молчания. – И, – как бы со смущением или извинением, – не хочет останавливаться.

Пожилой человек наклонился очень низко. Гротесковая тень его лица с очками, съехавшими на середину носа, качнулась на стене. Две головы: одна – покрытая редкой сединой, вторая – с песочными вихрами, пропитанными запахом нагретых на солнце трав, – сблизились над столом. Машинка издавала торопливый, неутомимо повторяющийся стрекот. Продолжалось это долго.

Наконец старик опустился в кресло и глубоко вздохнул. Затем посмотрел на парня, все еще склоненного над машинкой. Казалось, что юноша, который пришел за похвалой или советом, забыл о нем. Смотрел на свое творение не как ребенок, но и не как взрослый человек. Смотрел – и поглощал, словно пил всем своим существом этот тонкий треск и блеск, знаменующий начало Большого Движения.

– Знаете ли вы, как это действует? – спросил Уайтхед тихим голосом, как бы опасаясь что-то спугнуть или разбудить.

Мальчик вздрогнул. Он смотрел в уставшие глаза старика отсутствующим взглядом, и в эту минуту, казалось, мог видеть нечто иное, словно он был существом с далекой звезды.

– Ах нет, не знаю, извините. Это значит, я не могу объяснить этого физически.

– Как вы до этого додумались?

Джим медленно опустился в кресло, с видимым облегчением утонул в его холодных темных объятиях и отозвался, словно из безопасного убежища:

– Именно для этого я пришел к вам, чтобы об этом рассказать, потому что меня никто не хочет понять. Значит, так: я давно думал над тем, почему считается, что определенные явления могут происходить, а другие – не могут. Если сегодня что-то происходит определенным образом, что из этого следует? Завтра может быть иначе. А в чем обусловленность? Кажется, что существует порядок, когда мы смотрим на мир человеческими глазами. А если посмотреть на это глазами лягушки? Потом я думал о физических законах, о тех, которые знаю. И подумал, что произошло бы, если бы их так друг на друга спустить, как собак с цепи? Я это понятно сказал? Значит, чтобы все таким образом между собой расположить, чтобы даже если бы оно не хотело, должно было начать двигаться. Именно должно… Не могу лучше объяснить, вы меня понимаете?

Профессор прикрыл глаза веками и усмехнулся ему из глубины своего одиночества, куда проникали теперь светлый запах травы и темный – леса.