Алексей Орлов - Нина Молева

— И запутать в своих сетях еще одну глупую муху, вроде вас.

— Но государыня не требует ни преданности, ни жертв.

— Уверяю вас, в нужную минуту она сумеет их потребовать с самыми высокими процентами. Она относится к той категории людей, которые выпивают кровь своей жертвы до последней капли, а затем отбрасывают ее, именно как усохшую муху. Я не нравлюсь вам своей простотой и, как вам кажется, грубостью. Постарайтесь же разобраться, что здесь относится к моему человеческому существу и что к необходимой для царствующей особы гримировке. Я не скрываю, что люблю вашу сестру. Но я не отношусь к числу тех монархов, которые считают обязательными для своей биографии адюльтеры. Елизавета Романовна станет моей законной супругой, как только закончится история со столь превозносимой вами государыней. Она будет коронована в Успенском соборе. Вам не льстит подобное родство?

— Государь, я благодарю вас за откровенность, но все это мне представляется попирающим все людские и божеские законы. Я не могу с этим примириться, тем более порадоваться, хотя люблю сестру.

— Но как же в таком случае вы миритесь с существованием в окружении императрицы целого созвездия братьев Орловых? Вам не трудно будет убедиться, они не бездействуют, и едва ли не для каждого у вашего божества находится кусочек женского сердца.

— Да нет же, я никогда не видела Орловых у вашей супруги. Вас кто-то вводит в заблуждение.

— Или вас, что гораздо вероятнее, учитывая вашу поистине невероятную наивность. Проверьте, первым как будто был этот бретер и забияка Алексей Орлов, следующим как будто Григорий. Думаю, ближайшие события позволят вам убедиться в моей правоте.

— Кто вас впустил в мои комнаты, мадам? Без моего разрешения оказаться в моем кабинете? Вы собрались меня вывести из себя!

— Сир, я вынуждена была нарушить ваш запрет, чтобы напомнить о необходимости расплатиться с архитектом. Вы же не дали Растреллию необходимых денег на переезд, и он принужден был продать ради них свой голштинский орден.

— Но вам-то какое до этого дело? Почему вы вмешиваетесь в мои отношения с Растреллием? Карнович!

— Сир, я хотела предупредить неловкость, и только.

— Вы спросили разрешения у графа Карновича?

— У вашего камердинера, только этого не хватало в императорской семье. К тому же вы уже величаете камердинера графом!

— Не величаю, как вы изволили выразиться, а называю подлинный титул Стефана Ефимовича. Да, он пожалован в графы герцогства Голштинского, и вам бы следовало об этом знать. И еще в генерал-майоры голштинской службы.

— Бог мой, какое счастье, что не российской.

— Вы явились, чтобы конфликтовать со мной? Из этого ничего не выйдет. В конце концов, я не случайно предложил вам занять покои в противоположном от моих личных апартаментов конце дворца. Это должно было бы дать вам достаточную пищу для размышлений. И выводов, если вы вообще способны таковые правильно делать.

— Но архитект обратился ко мне с нижайшей просьбой.

— А следовало ему обратиться к графине Елизавете Романовне, благо ее апартаменты расположены рядом с моими. Кстати, вы не можете сказать, чтобы я не пошел навстречу вашим интересам: рядом с вашими покоями комнаты моей крестницы княгини Дашковой. У вас есть возможность вести бесконечные ученые разговоры. А пока — Карнович! Приказываю вам, граф, чтобы отныне императрица не смела входить на мою половину, если я не выражу на то своего предварительного желания. Ступайте, мадам. Вы слышали мое решение. Оно окончательное.

— Я не имел ваших прямых распоряжений, ваше императорское величество, и потому…

— Теперь вы их имеете. Но нужны вы мне были не столько ради этой несносной женщины. Что сказал Растреллий насчет сроков окончания дворца? Жизнь здесь пока не отличается удобствами, не говоря о холоде, который, я полагаю, станет совершенно невыносимым в зимнее время.

— Вы не отменили распоряжений покойной императрицы, ваше императорское величество, и архитект все силы полагает на окончание театра. Как-никак, это очень значительное сооружение с четырьмя ярусами требует особенно тщательной отделки. Кроме того, архитект принес жалобу на непокорство строителей. Многие из них бегут, едва успев научиться мастерству.

— Мы уже говорили об этом, и Гудович должен был ознакомиться с указами моего деда Петра Великого на этот счет. Вы не знаете результатов?

— Знаю, но применимы ли они к нынешнему времени?

— Об этом буду судить только я. А пока рассказывайте.

— Император, ваш дед, приказал метить всех работных людей. Чтобы предупредить их бегство и дальнейшую службу в любых местах империи, каждому из них накалывали на левой руке порохом кресты. Хозяев же по всей России и подрядчиков предупреждали, чтобы непременно такие кресты проверяли.

— Неглупо, совсем неглупо. Надо принять к сведению.

— Кроме того, по указу января 1715 года следовало из трех беглых работных людей одного вешать — для острастки, а двух других бить кнутом и ссылать на вечную каторгу, чтобы другим впредь неповадно было со службы бегать.

— Что ж, иначе было бы трудно построить Петербург.

— Это и так оказалось совсем не простокваше императорское величество. Людишки вместо того, чтобы понять, какому риску себя подвергают, готовы рисковать головой ради свободы. Императору приходилось даже принимать особые решения по поводу своих приездов в загородные резиденции.

— Не понимаю.

— Государь император почитал, что каждый его выезд должен отмечаться восторгом народным и присутствием толп приветствующих его граждан.

— Всякой раз? Это достаточно обременительно.

— Но не для государя же. Зато такие восторги составляют великолепный противовес недовольству людишек.

— Положим. И что же для этого предпринималось?

— Я специально выписал эти знаменательные строки, государь: например, к приезду царского поезда в Петергоф «из соседних селений и слобод быть на указанных местах на тот день, когда будет шествие, коликое число людей и дабы в проезде от поселян во всех частях лучший вид представлен. На скудных еловых деревьях для преизрядного вида поместить рябинные ягоды, будто оные сами произросли».

— Ну, без ягод можно было бы и обойтись. При скорой езде оно и не так уж заметно.

— Но главное, ваше императорское величество, требовалось «также строго смотреть, чтоб меж теми людьми не было больных и увечных, а не меньше нищих, глад стерпевающих, в развращенных и изодранных одеждах и пьяных».

— Рассуждения разумные, однако же к похвале собственной сказать должен, мы крепость Петерштадт в Ораниенбауме безо всяких таких исключительных усилий возвели.