Пыточных дел мастер - Джин Вулф

– Да, палач. Когда мы встречаемся с этим гиппархом?

– Не раньше наступления сумерек. В это время раскрываются цветы аверна, и на Кровавом Поле начинаются поединки. Времени у нас полно, но все равно не стоит тратить его зря. Нужно достать аверн и показать тебе, как им пользуются. – Она махнула кучеру обгонявшего нас фиакра, запряженного парой онагров. – Ты хоть понимаешь, что наверняка будешь убит?

– Судя по твоим словам, все идет к этому.

– Исход поединка практически предрешен, поэтому о деньгах можешь не беспокоиться.

Агия шагнула прямо на мостовую (сколь тонки были черты ее лица, как грациозна фигура!), на миг застыв с поднятой рукой, точно статуя какой-то неизвестной пешей женщины. Я думал, она собирается погибнуть под колесами! Фиакр остановился совсем рядом, норовистые онагры заплясали перед нею, точно сатиры перед вакханкой, и она села в повозку. Несмотря на легкость ее тела, крохотный экипаж накренился. Я сел рядом с ней, тесно прижавшись бедром к ее бедру. Кучер оглянулся на нас.

– К Ботаническим Садам, – сказала Агия, и фиакр помчался вперед. – Значит, смерть тебя не волнует. Занятно!

Я ухватился за спинку кучерского сиденья.

– Что в этом особенного? На свете, должно быть, тысячи – а может, и миллионы – людей, подобных мне. Эти люди привыкают к смерти, считая, что настоящая и вправду стоящая часть их жизни – уже в прошлом.

Солнце только-только поднялось к самым высоким шпилям; свет его залил мостовую, превратив пыль в красное золото и настроив меня на философский лад. В книге, хранившейся в моей ташке, имелось повествование об ангеле (возможно, на самом деле то была одна из тех крылатых воительниц, что, по слухам, служат Автарху), сошедшем на Урс по каким-то своим делам, который был поражен случайно попавшей в него стрелой, выпущенной ребенком из игрушечного лука, и умер. Сияющие одежды его сплошь окрасились кровью, точно улицы в свете заходящего солнца, и тогда он встретился с самим Гавриилом В одной руке архангела сверкал меч, в другой – огромная двуглавая секира, а за спиной висела на перевязи из радуги та самая труба, что однажды созовет на битву Воинство Небесное.

– Камо грядеши, малыш? – спросил Гавриил. – И почему грудь твоя красна, точно у малиновки?

– Я убит, – отвечал ангел, – и возвращаюсь к Панкреатору, дабы в последний раз слиться с ним.

– Что за вздор? Ты не можешь умереть, ибо ты – ангел, бесплотный дух!

– И все же я мертв, – сказал ангел. – Ты видишь кровь мою – отчего же не замечаешь, что не бьет она больше струей, но лишь вытекает по капле? Взгляни, сколь бледен лик мой! Разве не теплым и светлым должно быть прикосновение ангельское? Коснись десницы моей – и ощутишь, что хладна она, точно рука утопленника, извлеченного из болота! Обоняй дыхание мое – разве не зловонно оно, разве не гнилостно?

Ничего не ответил Гавриил.

– Брате мой, – сказал тогда ангел, – хоть и не веришь ты свидетельствам смерти моей, молю: оставь меня, и я избавлю от себя мироздание!

– Отчего же, я верю тебе, – отвечал Гавриил, освобождая путь ангелу. – Я лишь задумался: ведь, знай я прежде, что мы можем быть повержены, вовсе не был бы всегда столь отчаянно храбр!

– Я чувствую себя, точно архангел из той истории, – сказал я Агии. – Знал бы, что жизнь может кончиться так легко и быстро – наверное, поостерегся бы. Знаешь эту легенду? Но теперь уже все решено, этому не поможешь ни словом, ни делом. Значит, сегодня вечером тот Серпентрион убьет меня… чем? Растением? Цветком? Я перестаю понимать, что происходит! Совсем недавно я полагал, что без особых помех доберусь до городка под названием Траке, где – уж как получится – проживу всю жизнь. Но уже вчера ночью мне пришлось делить комнату с великаном… Одно фантастичнее другого!

Она не ответила, и через некоторое время я спросил:

– Что это там за здание? Вон то, с пунцовой крышей и разветвленными колоннами? И, кажется, там толкут гвоздику в огромной ступе – по крайней мере, пахнет даже здесь.

– Монастырская трапезная. А ты хоть знаешь, как пугающе выглядишь? Когда ты вошел к нам в лавку, я поду. мала: вот, еще один молодой армигер, вырядившийся шутом гороховым. А потом, когда поняла, что ты и вправду палач, решила: ну и что ж, парень как парень, хоть и палач…

– Ну да, парней ты, надо думать, знала во множестве. Сказать правду, я надеялся, что так оно и есть. Мне хотелось, чтобы она была опытнее меня; чтобы, хоть я ни на миг не воображал себя таким уж невинным и чистым, она все же оказалась менее невинна и чиста, чем я сам.

– Но в тебе есть нечто большее. У тебя лицо человека, который со дня на день унаследует два палатината и какой-нибудь неведомый мне остров – и манеры сапожника. Когда ты сказал, что не боишься умереть, ты в самом деле был уверен в этом, и из-за этой уверенности действительно как бы не боишься смерти – разве что где-то в самой глубине души… И ведь тебя ничуть не затруднит отрубить голову, скажем, мне – верно?

Улица вокруг нас кипела и бурлила. Мостовую запрудили машины, экипажи с колесами и без, влекомые разнообразным тягловым скотом и рабами, пешеходы, всадники на дромадерах, волах, метаминодонах и лошадях. С нами поравнялся открытый фиакр – почти такой же.

– Мы вас. обставим! – крикнула Агия сидевшей в нем паре, перегнувшись через борт.

– Докуда? – крикнул в ответ мужчина. Я с удивлением узнал в нем сьера Рахо, с которым встречался однажды, когда был послан за книгами к мастеру Ультану.

Я схватил Агию за руку:

– Ты с ума сошла? Или это он рехнулся?

– До Ботанических Садов! Ставим хризос! Их фиакр рванулся вперед, оставив нас позади.

– Быстрее! – крикнула Агия кучеру. – Кинжала у тебя нет? Хорошо бы кольнуть его в спину, чтобы потом мог сказать, будто гнал под угрозой смерти.

– Зачем все это?

– Проверка! Сам по себе твой костюм не обманет никого, но все думают, будто ты – переодевшийся для забавы армигер. И я это только что наглядно доказала. (Фиакр наш, сильно накренившись, обогнал телегу, груженную песком.) Кроме того, мы выиграем. Я знаю этого кучера, и упряжка у него свежая. А тот, другой, возил эту шлюху полночи.

Тут я понял, что в случае нашей победы Агия будет считать выигрыш своим, а в случае проигрыша та женщина потребует с Рахо мой (несуществующий) хризос. И все-таки – как приятно было бы оконфузить его! Стремительная езда и близость смерти (я не сомневался, что в самом деле погибну от рук гиппарха) сделали меня беззаботнее, чем когда-либо за всю мою жизнь. Я обнажил «Терминус Эст» и, благодаря длине его клинка, легко смог дотянуться до онагров. Бока их уже были мокры от пота, и небольшие ранки, нанесенные мною, должны были жечь огнем.

– Это получше всякого кинжала, – объяснил я Агии. Толпа шарахалась прочь от бичей возниц. Матери бежали прочь, прижимая к себе детишек, а солдаты вскакивали на подоконники, опираясь на древки копий. Положение благоприятствовало нам: другой фиакр, несшийся впереди, расчищал нам дорогу, да к тому же его заметно задерживали прочие экипажи. Но все же мы нагоняли лишь понемногу, и, чтобы выиграть несколько элей, наш кучер, несомненно, рассчитывавший на солидные чаевые в случае выигрыша, на полной скорости направил онагров вверх по лестнице с широкими ступенями из халцедона. Казалось, мраморные плиты, статуи, колонны и пилястры валом обрушились прямо на нас! Мы проломили живую изгородь высотою с хороший дом, опрокинули тележку с засахаренными фруктами, нырнули под арку, прогрохотали вниз по лестнице, круто свернули в сторону и вновь помчались по улице, так и не узнав, в чей патио ворвались столь бесцеремонно.