Братья крови - Владислав Русанов

– И тогда, как пишут в книгах, он позавидует мертвым? Ой, простите! Я вас не обидела?

– Нисколько. Это именно то, что я собирался им предложить.

Она снова отвлеклась от управления автомобилем, бросив на меня долгий взгляд.

– Я им не завидую. Думаю, у вас все получится.

– И так спокойно об этом говорите?

– А почему бы и нет? Вы производите впечатление настоящего мужчины. Вам наверняка случалось убивать.

– Случалось.

– На войне?

– На какой еще войне? – Я чуть не поперхнулся. – Неужели я похож на военного?

– Ну не знаю. Для Афганистана вы выглядите чересчур молодо. Значит, или Чечня, или Сербия. Может быть, Ирак.

Мне стало смешно.

– А если я скажу, что сражался с крестоносцами под Грюнвальдом, поверите?

– Не поверю. Хотя вам верить хочется. Вы надежный.

– Надежный, а девушкам вру, как видите.

– Если вы скрываете свое прошлое, значит, тому есть причина. Я больше не буду расспрашивать. Поговорим о чем-то другом?

– Пожалуйста. Только не о Петрарке, – почему-то ничего более умного мне в голову не пришло, но Жанну мой отказ обсуждать итальянского классика только развлек.

Мы продолжали болтать о пустяках (как сказал некогда Льюис Кэрролл, «о башмаках и сургуче, капусте, королях…»), въезжая в Киев, пробираясь по запруженным автомобилями улицам, – здесь стюардесса вела «Хетчбэк» очень аккуратно, но с опаской, выдававшей отсутствие опыта, и паркуясь неподалеку от моего дома. Продолжали разговаривать о том, о сем, гуляя по заснеженным улицам Киева, где прохожих попадалось гораздо меньше, чем автомобилистов.

Как тут не вспомнить Михаила Афанасьевича: «Зимою, как ни в одном городе мира, упадал покой на улицах и переулках и Верхнего города, на горах, и города Нижнего, раскинувшегося в излучине замерзшего Днепра, и весь машинный гул уходил внутрь каменных зданий, смягчался и ворчал довольно глухо».[50]

И мы волей-неволей ходили по булгаковским местам. Мимо Дома учителя и университета, где когда-то, еще на моей памяти, размещалась Александровская гимназия. Мимо Оперного театра и Золотых ворот. По Владимирской и Театральной, по Крещатику и Прорезной. Мы поздоровались с Паниковским, блудным сыном лейтенанта Шмидта, и Владиславом Городецким[51], не имевшим ни малейшего отношения к «Ночному дозору», с котом Пантелеймоном и гоголевским Носом, с собачкой Фан-Фаном и ее усталым хозяином.

Я видел, что Жанна уже устала, но не мог заставить себя произнести слова прощания. Очень не хотелось возвращаться в некогда любимую берлогу. Конечно, потеря слуги – это не потеря супруги, родителей или детей, но когда жил с ним бок о бок четыреста лет…

– Что с вами, Анджей? – Девушка озабоченно дергала меня за рукав.

Оглядевшись, я понял, что стою, опираясь плечом о ствол каштана. Руки и ноги охватывало оцепенение, веки наливались свинцом. Еще немного – и я лягу в сугроб и засну. Очень знакомые ощущения. Каждые сутки, на рассвете и на закате, я забываюсь сном без сновидений. Такова расплата за вечное существование. Ну и боязнь солнца, само собой.

– Все в порядке, Жанна. Просто мне как можно быстрее нужно добраться домой.

Мы стояли на перекрестке Пушкинской и Богдана Хмельницкого, напротив закрытого входа в метрополитен. Помнится, я предлагал проводить девушку до ближайшей станции. Ну мне-то простительно не знать, что движение подземных поездов на ночь прекращается, а почему она смолчала, не поправила?

– А что случилось?

– Все как обычно. Но мне нужно прилечь.

Она не колебалась ни мгновения:

– Я сейчас такси поймаю.

– Хорошо. Возьмите только… – Сунув руку в карман, я выудил смятую горсть фиолетовых купюр.

– Не нужно!

– Нет, нужно. Отдайте таксисту все, лишь бы довез быстрее, – я назвал точный адрес, номер квартиры и код подъезда.

– Я мигом! Только вы держитесь, Анджей!

– Постараюсь.

Жанна вернулась очень быстро. Не знаю, сколько времени прошло на самом деле, но мне показалось, что не больше нескольких секунд. Я боролся с оцепенением, как мог, хотя как можно противостоять смене дня и ночи?

– Э-э… Мы так не договаривались, – запротестовал седой круглолицый таксист. – Он мне весь салон заблюет…

Кучка смятых пятидесятигривненных бумажек – и его щепетильность как корова языком слизала.

С трудом помню, как упал на заднее сиденье. Стюардесса втиснулась рядом, сжимая мою ладонь. Только сейчас, должно быть, она почувствовала, какая холодная у меня кожа, и прошептала испуганно:

– Не умирайте, Анджей.

– Анджей умер шестьсот лет назад… – пробормотал я и провалился в бездну.

Год 1447 от Рождества Христова

Там, где зрелости свойственна разумная умеренность и неторопливость, молодежь с азартом ищет развлечений и наслаждений. Сейчас, с высоты прожитых лет, я отношусь к охоте как к процессу питания, привычному, рутинному и нисколечко не интересному. Выбрался из дому, нашел жертву, напился, вернулся домой. Правда, сейчас и время такое, не располагающее к романтике и приключениям. Но тогда, в молодости!

Каждый занюханный кметь казался королевской добычей. Нужно было подкрасться, стремительно кинуться, укусить… Да еще покрасоваться перед товарищами своим умением с первого раз находить кровеносную жилу. И очень сложно по молодости оторваться от добычи, не высушив ее до смерти. Тому, кто переусердствовал, грозили крупные неприятности от мастера и местного князя.

Но пани Агнесса, принцесса Кумбрии и Карлайла, плевать хотела на чье бы то ни было недовольство. Разве не млели и теряли суровость все князья и старые, опытные мастера гнезд, глядя на нее?

Мы с Чеславом, раздувшиеся от гордости и совершенно потерявшие голову от близости предмета воздыханий, крались за английской принцессой улицами ночного Кракова. Грязь и жидкие отбросы чавкали под сапогами. В ноздри врывался смрад гниения и вонь содержимого ночных горшков, которое местные хозяйки щедрой рукой выплескивали прямо в окна. Но разве подобные мелочи могли иметь значение, когда два влюбленных юнца горят желанием перещеголять друг дружку?

По случаю охоты пани Агнесса надела замшевые шоссы[52], которые соблазнительно обтягивали ее идеально очерченные ноги, и короткий бархатный дублет[53], отороченный мехом черно-бурой лисы на манжетах и по воротнику. Золотистые локоны убрала под шелковую сеточку, усыпанную мелкими бриллиантами.