Поцелуев мост - Наталия Романова

На второе курицу нажарила, пюре ещё натолкла, да запеканку сделала.

— Понятно, — кивнула я.

Интересно, а кто рождался по Федосовой линии? Осинки? Остолопы и обормоты? Хотелось позвонить и спросить, но я твёрдо решила — не стану. Он не звонит, и я не буду. Не буду и всё. Обойдётся. И я обойдусь. Мы — вдвоем с дочкой, — обойдёмся. Точка!

— Ты о деньгах не думай, — тем временем продолжала бабушка, не забывая мне напоминать жевать и глотать. — По нынешним временам государство матерям-одиночкам платит. Не миллионы, но с голоду помереть не позволят. Машина, опять же есть, копейку принесёт, если в аренду сдавать. Вон, у соседки нашей, сын берёт машину в раскат, шабашит, крутится, в случае чего, он и подскажет, что и как, я ещё вчера договорилась.

— На алименты можно подать, — проявила я невиданное ранее благоразумие.

А что? Фёдор Анатольевич человек не бедный, пусть платит кровиночке-то! Не чужой человек, как говорится.

— Никаких алиментов! — громыхнула бабушка. — С ума сошла, с остолопом этим на всю жизнь себя документами связывать? В нашем государстве без бумажки ты букашка. Оформишь дитя на папашу, и будешь по каждой надобности на поклон к обормоту этому ходить. Чего ради, спрашивается? Алиментов паршивых? Он справочку липовую в суд принесёт, что гол как сокол, начислят мизер, а потом и вовсе из страны смоется, бизнесмен доморощенный. Много папаша твой наплатил? И погоди, погоди, нагуляется, здоровье по койкам растеряет, сюда притащится и станет с тебя требовать, как-никак отец родной, содержать его должна. По закону платить обязана, будь он неладен, закон этот! Это-то ладно, я пока помирать не собираюсь, как прикатится, так в Европу свою и укатится, а вот ещё сорок лет не проживу точно, когда Федос твой, охламон паршивый, к дочери твоей придёт, вступиться будет некому. Мать твоя тоже ни рыба ни мясо, в интеллигенцию играет, а чего рядиться-то, коли ноги в лаптях? По нынешним временам государство — лучший мужик, так и знай. Много ли, мало ли, но платит стабильно, в отличие от кобелей этих окаянных. Чтоб у них у всех шишкарь отсох! Богом клянусь, дышать бы нам, бабам, стало легче. Поняла меня?

— Поняла, — кивнула я понуро.

Как не понять? В стройную бабушкину теорию идеально вписывалось всё происходящее. И то, что папаша мой непутёвый сбежал на родину при первой возможности и думать забыл обо мне и маме, и то, что Федос оказался-таки обормотом, а я дубиной стоеросовой, шляпой доверчивой. И даже с пожеланием, чтоб у всех мужчин планеты отсох «шишкарь», я была от всей души согласна. Правда, после этого у человечества возникнут проблемы с деторождением, только учёные-то нам на что? Светлые головы придумают что-нибудь. В конце концов, в банках спермы наверняка головастиков на пару средних Китаев заморожено — вот и пригодятся, на благое дело пойдут.

Кстати, о маме. У неё был выходной, тем не менее, я не слышала её голоса с самого утра, вернее, как мне казалось, утра. На самом деле с полудня, когда я просыпалась, чтобы сбегать по нужде.

— Так ясно где, к обормоту твоему поехала, — заявила бабушка.

— Зачем? — ахнула я.

— Ясно зачем, передок ему вырвать и в задок вставить, чтоб неповадно было!

— Ты же сама говорила, что ничего не надо, чтоб документами на всю жизнь не быть связанными и чтоб, чтоб, чтоб… — не находила я слов от возмущения, а может и волнения за Федоса.

— Всё я верно говорила! — взбеленилась бабушка. — Только с рук такое спускать нельзя! Наделал делов — пусть отвечает!

— Ка-а-а-к? С передком в задке? — пискнула я.

— Да хоть бы и так! — прогремела бабушка. — Пусть спасибо скажет, что у меня давление с утра поднялось, не доехала бы я до центра. Вот как только полегчает, уж я с ним поговорю, глаз куда надо натяну, до смерти заикаться будет. Ирод! Нашёл овцу бессловесную, потешился и в будку? Нет уж! Надо будет, я и в полицию напишу, и на телевидение, и на радио, вон, позвоню. Репутационных потерь бизнесмены страх как боятся.

Думать о том, откуда пенсионерка, несколько лет не покидавшая спальный микрорайон и не ходившая дальше ЖЭКа, знает, что такое «репутационные потери», было некогда.

— Бабушка! — воскликнула я, уставившись, собственно, на бабушку. На кого же ещё?

— Я уж двадцать шесть годков бабушка, и внучку свою единственную безнаказанно обижать не позволю. Ишь, чего удумал! Приварю так, что мало не покажется.

— Не надо вмешиваться, — пискнула я. — Я взрослый человек, сама разберусь!

— Курицу ешь, взрослый человек, — фыркнула бабушка. — После в комнату мою зайди, вещи свои глаженные забери. Не стала тебя будить утром, в шкаф складывать, уж больно ты сладко спала. Сейчас сон и еда — считай самое главное.

— Я сыта, спасибо! — подорвалась я.

— Сыта она, саму шкивает ветром, и дитё такое же родит… — привычно запричитала бабушка.

То, что я сделала дальше, не поддаётся никакой логике, но факт остаётся фактом, я это сделала. Вызвала такси на самые последние деньги и отправилась к своему Федосу спасать от своей же мамы. Или маму от Федоса. Или их друг от друга, а себя от сердечного приступа.

Ехали мы долго, как назло город настиг очередной транспортный коллапс, может, проходил очередной международный форум или приехал чиновник высшего ранга, благодаря которому я планировала получать пособие как мать-одиночка. Ну, или не буду. Вдруг рождаемость в нашей стране достигнет таких невероятных высот, что демографическая проблема решится сама собой за пару лет, а потенциальные пособия пойдут на… на что-нибудь более нужное, в общем.

На улице стояли сумерки, такие полупрозрачные, словно покрытые сизой дымкой, при этом каждый дом, каждый камень, каждая трещина на асфальте или фасаде домов была видна отчётливее, чем в самый яркий, погожий день.

Двор колодец встретил тишиной, скрипнула лишь калитка на старинных чугунных воротах, да взлетела стайка голубей, прилетевшая столоваться к местной старушке, которая щедро кормила птиц сухим хлебом и семечками, чем вызывала хроническое недовольство дворников.

Быстро поднялась на нужный этаж, взлетая по знакомым до боли ступенькам. В замешательстве уставилась на приоткрытую дверь Федосовой квартиры. Конечно, парадная была тихой и немноголюдной, всего-то семь квартир, в которых не менялись жильцы в течение не одного десятка лет. Я не помнила, чтобы