Игрушки дома Баллантайн - Анна Семироль

— Скажите об этом Его Императорскому Величеству, — сухо отрезает генерал.

Стивенс пристально смотрит на него.

— И сожалею по поводу вашей дочери, сэр. Как это пережила леди Элеонор?

Раттлер садится за письменный стол, открывает папку с рапортами и только потом отвечает:

— Как и положено жене верховного главнокомандующего. Стойко.

— Где похоронили Долорес?

— На городском кладбище, Стивенс.

— Если вы не против, сэр, я хотел бы возложить венок на ее могилу.

Раттлер хмуро кивает и углубляется в чтение бумаг.

* * *

Дождь стучит по стеклу автомобиля. Мир плывет, размытый и тусклый. Машину верховного главнокомандующего слегка ведет на раскисшей грунтовой дороге.

«Блестящая работа, сэр Уильям, — сказал император после утреннего рапорта. — Читаю свежие газеты. Фотографии впечатляют. Отдохните несколько дней, генерал. Побудьте с женой. Выражаю вам самые глубокие и искренние соболезнования по поводу гибели дочери».

Раттлер останавливает машину, смотрит вперед сквозь пелену дождя. К лобовому стеклу прилипает сорванный ветром желтый листок.

…Площадь перед мэрией забита от края до края. Тройное оцепление. По одну сторону — свист, улюлюканье, отчаянный плач, слова молитв. По другую — ни звука. Лишь тысячи воздетых к небу механических рук. Слова прощания на амслене.

Стивенс складывает подзорную трубу, уходит с балкона.

— Весьма драматично, господин главнокомандующий, — мрачно сообщает он. — Желаете взглянуть?

Раттлер качает головой. Он еще увидит. Ему отдавать приказ танкам, замершим на периферии.

— Который час, полковник? — спрашивает он едва слышно.

— Пора, сэр.

Верховный главнокомандующий выпрямляет спину и идет через зал. Каждый шаг отдается болью глубоко в груди. Он переступает через порог балкона, и августовское солнце слепит глаза.

— Граждане Нью-Кройдона! — несется с дрейфующего над площадью дирижабля. — Будьте благоразумны, разойдитесь по домам!

Толпа по ту сторону оцепления вскипает при виде Уильяма Раттлера. Взлетают в воздух шляпы и цилиндры, слышатся возгласы «Да здравствует империя!». «Будьте вы прокляты, убийцы!» — бьет по ушам надрывный женский крик.

— Custodi et serva, Domine… — шепчет генерал, прикрыв глаза. Вынимает из кармана белый батистовый платок и подбрасывает его вверх.

Девять танков одновременно приходят в движение. Солдаты оттесняют людей с площади. Крики и рыдания тонут в грохоте техники.

Раттлер стоит на балконе здания мэрии и смотрит вниз.

Врезается в память сцена: светловолосая девушка в цилиндре, обвязанном алой и сиреневой лентами, подсаживающая на ползущий танк девочку лет десяти. Танкист, пробивающий грудь девчонки штыком и сбрасывающий ее под траки. И лицо девушки в цилиндре, обращенное к Уильяму Раттлеру: прежде чем исчезнуть в мешанине полумеханических тел, она улыбается и машет ему шляпой. И ее улыбка подобна выплеснутому в лицо кипятку.

«Блестящая работа, сэр Уильям. Читаю свежие газеты. Фотографии впечатляют…»

На загородную виллу в часе езды от Нью-Кройдона генерал прибывает постаревшим лет на десять. Целует жену бледными сухими губами. И долго-долго не выпускает из объятий дочь.

Ночью ему снится, что Долорес срывается с балкона и падает — медленно, как подхваченный ветром осенний листок. А он стоит и вертит в руках цилиндр, обвязанный яркими лентами. И механический дог сенатора Баллантайна улыбается, прежде чем рвануть стальными клыками горло Уильяма Раттлера.

После завтрака генерал идет в комнаты для гостей. Подполковник Коппер с каменным лицом читает последние новости. Заметив Раттлера, он аккуратно складывает газету и глядит на сэра Уильяма выжидающе.

— Я сделал то, что приказано, — тихо говорит генерал.

Коппер смотрит в сторону, словно что-то прикидывает. Качает головой и спрашивает: «Ты думал, как быть дальше? Долорес, мне, Хлое?»

— Хлое? — переспрашивает Раттлер.

«Перерожденная с транслятором, с которой ты попросил меня повозиться. Ее имя Хлоя».

— Ты посмотрел? Сможешь это вытащить, не убив ее и не поломав прибор?

«Вполне вероятно. Только сперва ее бы в порядок привести. Дамочка в ужасном состоянии, животных в клетке лучше содержат. Ты знаешь, что у нее погибли дети? Младшую сенатор при ней разделал. Ей и двух лет не было».

— Не знал, — глухо отвечает Раттлер.

«Теперь знаешь. И так как я не врач, а механик, и возиться мне придется на живую, я не приступлю к делу, пока Хлоя не успокоится и сама меня к себе не подпустит. Пойми меня правильно».

— Я все понимаю, дружище. Время у нас есть. Вы все побудете здесь, пока я не уговорю императора.

Коппер беззвучно смеется и отмахивается от сэра Уильяма.

«Ты как был мечтателем и идеалистом, так и остался».

Генерал делает глубокий вдох, спокойно выдыхает.

— Друг мой, я выбил временное помилование Хлое и Брендону и…

«А! Тебе еще не доложили твои адъютанты?» — перебивает его Коппер.

— О чем?

Подполковник разворачивает газету, сгибает ее пополам, протягивает Раттлеру. Сэр Уильям близоруко щурится, пробегает глазами ровные строчки.

— Сбежал?.. С сообщницей?.. «По мнению начальника полицейского участка, содействие при побеге оказали демократы»! — Генерал кидает газету обратно Копперу и раскатисто хохочет. — Спасибо, дружище, это лучшая новость за последние пять дней! Просто потрясающе!

«Чему ты радуешься? — делает удивленное лицо Коппер. — Твой главный свидетель сделал ноги, а ты смеешься. Его Императорское за такой промах скормит тебе твои погоны».

— Я съем их с удовольствием! — восклицает Раттлер. — Мало того: я палец о палец не ударю, чтобы разыскать этого паренька. И если есть бог на свете, Брендону удастся затеряться так, что его никто не найдет.

«Ты идиот, Уилл?»

— Нет, дорогой Коппер. Я идеалист и мечтатель.

Долорес постукивает пальцами по ручке кресла, привлекая внимание отца. Генерал выныривает из собственных мыслей, оборачивается:

— Что такое, родная?

«Папа, я хочу поговорить с тобой».

— Всегда пожалуйста. О чем?

«У меня плохой вопрос, папа. Но он не дает мне покоя очень давно».

Генерал откладывает в сторону перо и бумагу, снимает очки.

— Значит, надо с ним разобраться.

Долорес кивает, не отрывая взгляда от пейзажа за окном. Затейливо уложенные на затылке локоны вздрагивают. Раттлер ловит себя на мысли о том, что дочери давно не семнадцать, а Элеонор до сих пор одевает ее как девочку-подростка.