С привкусом пепла - Иван Александрович Белов

БА-10 - машина серьезная, вооруженная, помимо двух пулеметов, танковой пушкой-сорокапяткой. Вот ларчик со школой и приоткрылся. Подойти на БА-10 вплотную на сколько позволит броня и жахнуть бронебойным, мало не покажется. Калибр у пушечки маловат, стену вряд ли пробьет, а пулеметные точки давить самое то.

– Десятка не на ходу, – Попов безжалостно развеял мечту. – Двиган в разборе, кардан надо менять. Толковому механику работы дня на два, если с помощниками и запчастями.

– А орудия?

– Две сорокапятки, и полковушка семьдесят шесть миллиметров.

– УСВэшка или «бобик»?

– «Бобик,» – в кои-то веки порадовал Попов.

Вот это уже было не плохо, 76-миллиметровое полевое орудие натворит дел в умелых руках. Со стороны школы ожесточенно застрекотал пулемет, ударили винтовочные залпы.

– Веди, – коротко приказал Зотов.

Бывший предатель бегом кинулся со двора. Пушка стояла под навесом, через три дома, на самой околице. Приземистое, несуразное с виду орудие, с коротким, словно обрезанным на середине, стволом. Тяжеленная дура, в боевом положение весящая добрую тонну.

– Боеприпасы?

– Три ящика бронебойных, два фугасно-осколочных.

– Поехали!

Орудие облепили со всех сторон, словно пыхтящие и матерящиеся, нещадно вспотевшие муравьи. Лафет оторвался от земли, колеса с натугой покатили по мягкой земле. Зотов чувствовал, как разрываются мышцы. Никогда не завидовал полковым артиллеристам, на войне им достается самая тяжелая, грязная и опасная работенка, хуже лишь у танкистов, эти вообще смертники в своих железных гробах. Рядом отдувался Шестаков с покрасневшим лицом, цедя проклятия сквозь сжатые зубы. Доволокли до деревенской улицы, стало полегче, обрезиненные колеса завращались быстрей. Показалась школьная крыша, крытая листами крашенного металла. Мимо пробежали партизаны и скрылись за поворотом. Перестрелка чуть поутихла, со стороны школы садили одиночными.

«Бобика» выкатили на прямую наводку, прячась за обветшалой избой и густющими зарослями терновника. Дистанция метров сто пятьдесят.

– Артиллеристы есть? – спросил Зотов.

– Я! – чертом из табакерки подскочил партизан в драном ватнике.

– Наводчик?

– Заряжающий.

– М-мать. Ладно, выкрутимся. Осколочно-фугасный, заряжай! – Зотов приник к панораме. Давненько не имел дела с артиллерийским прицелом, года, почитай, с тридцать восьмого. Ничего, это как на велосипеде, рефлексы не забываются. Школа застыла в мутном окуляре. Времени хватит на два, максимум три выстрела, потом располосуют из пулеметов на кровавые лоскуты. Ну, понеслась.

– Огонь!

Оглушительно грохнуло, орудие взбрыкнуло ретивым конем и окуталось облаком белого, вонючего дыма. «Лишь бы не перелет» – пришла запоздалая мысль. С ездой на велосипеде Зотов ошибся. Снаряд ухнул к подножью стены, ковырнув пласт земли и разворотив кладку. Пулемет ошарашенно примолк на мгновение и возобновил неприцельныйобстрел. Зотов отдал должное невидимому стрелку. Полицай мгновенно сориентировался на вспышку и дым. Пули принялись резать терновник, одна звонко дзинькнула в щит и отрекошетила злобно визжа.

– Заряжай! – заорал Зотов, колдуя с прицелом. – Огонь!

Снаряд угодил в окно второго этажа и разорвался внутри. Рамы вылетели наружу, крыша вспучилась, вскрывшись консервной банкой под тупым ножом в неумелых руках, вкривь и вкось, ощерившись зубьями искореженного металла и сломанных балок. Попадание встретили радостным воем. Полицейские пулеметы заткнулись.

– Заряжай! – Зотов азартно завращал барабаном прицела. Надо долбить, раз удача поперла.

Выстрелить не успели. В окне школы задергалось белое полотнище, подозрительно похожее на простыню, и испуганный голос заорал:

– Не стреляйте! Сдаемси!

– Вот и повоевали, всем спасибо, – невозмутимо сказал Шестаков и уселся на лафет, набивая табачком самокрутку.

– От орудия ни на шаг, – приказал Зотов и опрометью кинулся через улицу. Решетова нашел на прежнем месте. Капитан заключил Зотова в объятия и прокричал:

– Ну и стервец ты, Витя! Щелкнул орешек! Спасибо, дорогой!

– Да не начем, – поскромничал Зотов. – Школу окружили?

– Обижаешь. Пошли пленных вязать.

Они подобрались поближе, и Решетов гаркнул, сложив ладони в подобии рупора:

– Эй, в школе! Выходи по команде, оружие на землю! Первый пошел!

После короткой паузы дверь распахнулась, показался сутулый, втянувший голову в плечи мужик. Засеменил в сторонку и неуклюже бросил винтовку.

– Следующий!

Всего из школы вышли девять человек, большинство полуодетые и босые, сбившиеся плотной, испуганной кучей.

– Все?

Пленные нерешительно затоптались. Полицай в годах, со шрамом на небритой щеке, тихонечко отозвался:

– Никак нет. Пятеро остались.

– Какого хрена сидят? – интеллигентно удивился Решетов.

– Ну это… – замялся полицай. – Там Ефим Пискунов, Юрка Коломец, Ванька Гаврилов и с ними двое. Они зимой с каминцами партизанские семьи стреляли, людев заживо жгли. Душегубы. Потому к вам и не выйдут, знают, пощады не жди. Мы как сдаваться порешили, они в подвал утекли.

– Убрать, – приказал Решетов и первым направился в школу. Зотов не отставал. Внутри густела плотная полутьма. Под ногами шелестел мусор: тетрадки, чернильницы, детские рисунки. По коридорам гулко топали партизанские сапоги. Зотов заглянул в ближайшую дверь. Кабинет литературы. Со стен печально глядели Толстой, Пушкин и Гоголь. Парты сдвинуты, заставлены пустыми бутылками и открытой немецкой тушенкой. Тут жрали и пили. На полу ковер окурков. В следующем классе десяток полосатых матрасов. Запах перегара и пота. Тут спали. В библиотеке книги сброшенные со стеллажей, все перевернуто, резко воняло жженой бумагой. Тут, сука, читали. Новый немецкий порядок превратил школу в грязный притон. Какие же мрази. Через пару дней раструбят, как лесные бандиты напали на школу. Портрет Ленина исполосован ножами и исписан похабщиной, карта Советского Союза разорвана в мелкие лоскуты. На коричневом глянце школьной доски криво нацарапана свастика.

На втором этаже каждый шаг поднимал тучи кирпичной пыли. Взрыв разметал дощатые перекрытия, осколки иссекли стены. У вывороченного окна в три погибели согнулся мертвец, скалясь жуткой улыбкой на закопченом лице. Хорошо попал, зачет. В соседней каморке брошенный пулемет на станке с еще теплым стволом, пол заваленный гильзами. У стены полицай с пулевым отверстием ниже левого глаза. Работа Есигеева. Снизу донеслись призывные крики. Ребята, отыскали подвал, обычный деревенский лаз, с люком в полу, который сдернули веревкой, привязанной за кольцо. Из раззявленного черного зева вырвался холодок и сразу, следом, короткая, автоматная очередь. Огрызаются суки.

– Не балуй! – прокричал партизан. – Выходь по одному, нето гранатами подорвем.

– Иди на хер! – отозвался из подвала приглушенный злой голос, вновь ударила очередь, прочертив потолок. В люк полетели гранаты. Приглушенно хлопнуло,