Тайны Истон-Холла - Д. Дж. Тейлор

Дверь должна быть заперта всегда.

О любой просьбе или предложении выйти из комнаты необходимо сообщать мистеру Рэнделлу.

Дважды в день, в два и в восемь вечера, нужно возвращаться в комнату и забирать поднос. Перед этим вновь постучать в дверь. Если миссис Айрленд не откликнется, немного подождать и отпереть.

Ключ держать в кармане.

Дверь должна быть постоянно заперта.

Однажды утром, весной, когда ветер яростно рвался в ставни окон на верхних этажах дома, Эстер зашла в комнату к Саре и обнаружила, что той нет на месте. Стоя на пороге с засунутыми в карманы своего домотканого фартука руками и щуря глаза от солнца, Эстер сначала не увидела ничего странного в пустой постели и наполовину открытом слуховом окне, в которое виднелся кусок пронзительно-голубого неба. Скорее всего Сара уже спустилась вниз, чтобы разжечь камин, или, как это нередко бывало, поднялась чуть свет ради каких-то своих таинственных дел. И все же что-то ей показалось необычным. Не вполне понимая, что она делает, Эстер потянула на себя верхний ящик шкафа, в котором Сара держала одежду. Он оказался пуст. И следующий ящик, пониже, — тоже. Тогда ей бросились в глаза и другие мелочи и странности: исчезло квадратное зеркало, висевшее на стене, а также вырезанное из иллюстрированного журнала изображение Хрустального дворца, под кроватью не было Сариных башмаков на деревянной подошве. Все стало ясно. Тщательно заперев ящики и закрыв слуховое окно, Эстер принялась обдумывать происшедшее. Ей пришло в голову, что Сара, возможно, все-таки где-то в доме — в конце концов, прикинула она, сейчас всего лишь чуть больше шести утра. Эстер бросилась вниз, где едва не столкнулась в холле с очень бледным и не успевшим привести себя в порядок мистером Рэнделлом, который заводил своим ключом-бабочкой старые часы.

— Эй, Эстер, что случилось?

— Сара куда-то пропала, мистер Рэнделл, нигде не могу найти.

Вдвоем они обошли весь нижний этаж дома, открывая последовательно дверь за дверью и распахивая дверцы стенных шкафов, но не обнаружили ничего и никого за исключением кошки, явно недовольной тем, что ее разбудили. Она всем своим видом давала понять, насколько ей неприятно это вторжение. Тут мистер Рэнделл увидел полуоткрытую кухонную дверь.

— Все ясно, — сказал управляющий, ежась от задувающего в кухню ветра, — Сара ушла.

Затем на кухню, не успев даже снять папильотки, влетела миссис Уэйтс. Она быстро осмотрела помещение и объявила, что за ночь куда-то исчезли две гинеи, лежавшие в ящике у двери и предназначавшиеся для оплаты мяснику.

Надо как можно быстрее сообщить хозяину, предложила она.

За обедом слуги принялись обсуждать случившееся.

Сара, заявила миссис Уэйтс, — нехорошая девушка, которая, как и ей подобные, плохо кончит. Судить не ее дело, все в руках Божьих, но девушка, которая тайком, никому не сказав ни слова, уходит из дома посреди ночи, вне всяких сомнений, ждет ребенка. Но этот ребенок умрет либо его отнимут у матери, что, если подумать, совсем не так уж плохо.

Миссис Финни сообщила, что эта девица себе на уме и всякому, кто разбирается в таких делах, должно было броситься в глаза то, как она выглядела всю эту минувшую неделю, — верный сигнал ее намерений. Им еще повезло, что из-за подобных людей, шныряющих ночью по дому и открывающих все двери, их не убили прямо в постели. А кроме того, мистеру Рэнделлу стоило бы открыть свой сейф и убедиться, что блюдо на месте.

Маргарет Лейн промолвила, что она не хочет отзываться дурно ни о ком, тем более о тех, кто не может себя защитить, однако она всегда считала поведение Сары, которая строила глазки Уильяму, совершенно бесстыдным.

Мистер Рэнделл считал все случившееся весьма печальным и надеялся, что Сара теперь обретет счастье.

Эстер не сказала ничего.

В тот же день мистер Рэнделл отправился в Уоттон, чтобы прояснить обстановку. Он справился на железнодорожной станции, зашел в другие места, но вернулся домой ни с чем. Никакого преступления Сара не совершала, сообщил он слугам, собравшимся в холле, пусть даже две гинеи и пропали. Она просто ушла, разрешив свою ситуацию доступным, пусть и весьма загадочным, способом, и ничего тут не поделаешь.

— О Боже милосердный, — начал молитву мистер Рэнделл, когда все слуги собрались вечером у камина, — мы вверяем Твоему попечению рабу Твою Сару, и нам хочется верить, что мы будет вспоминать ее, как должно, и у нас не будет причин каяться в том, как мы с ней обращались. И мы молимся, чтобы ничего дурного с ней не случилось на дорогах, которыми она пойдет. Аминь.

И это все, что было сказано о Саре, горничной из Истон-Холла, которая не умела читать и брат которой умер в Китае.

Те, кто давал себе труд задуматься над этим, наверное, согласятся, что в последнее время наше представление о Лондоне несколько изменилось и столичный град, известный ранее своей скукой, внезапно расцвел самым необыкновенным образом и заиграл самыми неожиданными красками. Если говорить коротко, город был вознесен на романтические высоты. Сомерс-таун в изображении мистера Чарлза Диккенса выглядит на редкость привлекательным местом. Айлингтон — рай, пусть и в копоти. Даже в Лаймхаус-Холле обнаружились удивительные закоулки и любопытнейшие особенности, о наличии которых благородное общество прежде не догадывалось. На свежий взгляд искателя развлечений, дешевое уличное представление вызывает необычайный восторг, а театрик, где упражняется фокусник и на сцене появляются юные девушки в турецких шароварах, — едва ли не вершина искусства для масс. Не стоит думать, будто это чудесное превращение, эта невидимая обновляющая длань не задела какого-нибудь Кларкенуэлла, или Уайтчепела, или улиц, прилегающих к Боро, а также иных весьма уважаемых районов города со всеми их обитателями. Сами нищие и уличные акробаты внезапно приобрели чрезвычайно живописный вид и начали вести себя так, словно решили заделаться представителями «лондонского типа», украшающими витрины книжных магазинов. А проститутки стали изображать из себя натурщиц. Что до меня, то я ненавижу и отвергаю всю эту лезущую в глаза фальшь, когда презренный металл, извлеченный из самых жалких шахт и ям, преподносится как чистое золото. Лаймхаус-Холл, где в темных глубинах вод нашел свой конец Рог Райдерхуд,[21]— бесспорно, занятное модное место, но я лично туда бы и носа не сунул. А ворья в Хай-Холборн столько же, сколько и старых проституток с задумчиво-сентиментальным взглядом. Грязь — это грязь, убожество — это убожество, так меня всегда учили, и пиджак, что держится на одной, да и то болтающейся пуговице, менее надежен, чем тот, у которого есть все три. Людей, которые, сталкиваясь со всяческой мерзостью, становятся добродушнее и терпимее, в последнее время встречается все меньше.

Разумеется, взгляд, задержавшийся на Сент-Джон-сквер в какое-нибудь отвратительное февральское утро, дождливое и туманное, вряд ли различит тут сколько-нибудь привлекательные черты. Для начала возникнет общая картина: разбегающиеся в разные стороны запущенные магистрали, которые ровно посредине разрезает Кларкенуэлл-роуд. Небо цвета мелкозернистого песчаника, предвещающего скорый ливень, — об этом можно судить уже по тусклому свету, рассеивающемуся в туманной мороси. Толпы народа: все омнибусы, подпрыгивающие на неровностях дороги, до предела забиты пассажирами. У некоторых из них, кому не досталось места внутри, блестят на коленях непромокаемые накидки. Служивый люд, надев шарфы, поношенные пальто и напоминающие котелки шляпы, надвинутые на лоб по самые брови, бредет шаркающей походкой на работу куда-нибудь на Госвелл-роуд или Олдгейт. Ребятишки с домоткаными сумками на уже промокших плечах шныряют по улицам, спеша выполнить бог знает какие поручения, выскакивают из продуктовых магазинов и скобяных лавок. Не будет преувеличением сказать, что коммерческий гений Кларкенуэлла особо большими амбициями не отличается. Тут нет складских помещений, фабрик — ничего крупного. Скорее наоборот, любой жилой дом, мастерская разделены на множество мелких отсеков, порой три-четыре из них объединяются по общим интересам. Вот, например, тот дом, видите, чуть в стороне, в ярде-двух от остановки омнибуса, зажатый между бакалеей и скобяной лавкой и похожий на коротышку, над которым нависли два дюжих малых. В Кенсингтоне в нем разместилась бы семья из пяти человек вместе с кухаркой и прислугой. Здесь же, в Кларкенуэлле, начиная сверху вниз, — красильня, малярная мастерская, стеклорезка, загадочное заведение, имеющее дело со свинцовым суриком, и, наконец, в цокольном этаже — помещение, где шестеро детей в течение двенадцати часов ежедневно мастерят разноцветные бумажные веера по полтора пенса за дюжину. В обычный день этот дом принимает тридцать семь человек (старуха, умирающая от водянки и запертая в мрачной комнате где-то в глубине, всегда на месте), которым приходится пробираться через завалы бакалейных товаров, спотыкаясь и рискуя поранить ноги о всякие железяки, горделиво выставленные на узком тротуаре. Видите ли, в Кларкенуэлле мало места, и лавка не лавка, пока половина ее содержимого не красуется снаружи, а дом не дом, если в пять комнат не набьется человек двадцать. Нет места и простора, а только грязь, запустение, пыльные улицы, чернота ночи, сквозь которую не пробьется свет никакого уличного фонаря, ночной патруль — двое полицейских. А нищета и эпидемия соревнуются за право быть первыми в общей картине местности.