Я знаю, как ты дышишь - Наталья Костина

— Но есть же и другие матери, Катенька, — мягко произнесла Лидия Эммануиловна и, словно демонстрируя выдержку и хорошее воспитание, через стол протянула ей салфетку. — И вы их тоже все время видите! Ваша мама, например… Не думаю, чтобы вы сейчас приводили в качестве примера именно ее. Мне не кажется, что она когда-нибудь вас дергала, или торопила… или била, — осторожно и тихо закончила свекровь. У Кати даже дыхание перехватило, настолько ей стало неудобно, но… Она уже сказала «а» — значит, нужно сообщать и остальное.

— Она развелась с моим отцом, — наконец выговорила она. — Мне его не хватало. И я до сих пор не могу понять, почему она это сделала! — с вызовом закончила она.

— Почему же вы до сих пор не спросили ее об этом? Если вас долгие годы мучил этот вопрос?

— Знаете, есть вопросы, которые лучше не задавать… тем более своим близким.

— Да, я знаю… Так многие думают, — задумчиво произнесла женщина, которая всегда казалась Кате холодной, чопорной и враждебной. И сегодня она тоже видела ее именно такой. Несмотря на мягкие манеры и тихий голос. Можно давить на человека и тихим голосом… так, наверное, получается еще эффективнее! Толку, что Сорокина все время орет и брызжет слюной — это разве на попавшихся на горячем мальчишек действует. Ну и на нее… немножко. Потому что у нее совсем развинтились нервы, кажется…

— А потом, бывает, когда осознаешь ошибку, вопрос задать уже и некому… — продолжила женщина напротив, вдруг опустив глаза на свои переплетенные и туго сжатые пальцы. — Раз уж у нас с вами такой разговор вышел, Катя, и нам никто не мешает, я, пожалуй, расскажу одну историю… Ее никто не знает — ни мой муж, ни тем более Тимур. Потому что… ну, скажем, потому что не было случая им ее рассказать. — Свекровь вдруг подняла глаза и выдохнула, будто оценивала препятствие или собиралась прыгнуть с вышки в воду. — Так вот, Катя, моя родная мать была эмоционально холодным человеком. Она была прекрасный профессионал, блестящий, можно сказать, но… при этом она не любила ни своего мужа, ни своего ребенка. То есть меня. Наверное, это не так бросается в глаза, как то, о чем вы сейчас сказали: скорей, скорей… но… это очень мучительно. И для ребенка, который этого не может до поры до времени понять, это мучительно вдвойне. Который изо всех сил старается… заслужить любовь. Идет для этого на разные ухищрения… например, влезает к матери на колени, заглядывает ей в глаза… — свекровь тяжело сглотнула, — это… это очень унизительно. И отвратительно то, что выросший ребенок помнит об этом унижении всю жизнь. Как его заставляли выпрашивать!..

Лидия Эммануиловна вдруг резко поднялась и отвернулась к окну. Катя замерла, потому что поняла — ее гордая, холодная свекровь сейчас тоже прячет слезы. Которых никто никогда не должен видеть. Чтобы никто не подумал, что она, эта успешная, независимая и многими нелюбимая за несгибаемый характер и слишком резкие мнения женщина, могла у кого-то что-то выпрашивать!

Безмятежно тикали часы с мудростью тех, кто закрыл уши, глаза и рот и впал в нирвану ничегонезамечания… Где-то за стенами, вверху, внизу, рядом, жили своей жизнью какие-то люди, с которыми Катя так и не удосужилась познакомиться, — возможно, они были хорошими отцами и матерями, никуда не торопящимися, никого не бросающими… Хотя таких людей, наверное, и в природе не существует?

— Что делает нелюбимый муж? — ровным голосом продолжила свекровь, словно читая лекцию студентам. — Обычно он от жены уходит, так? Вот вы сейчас сказали, что не знаете, почему ваши родители развелись. А я не знаю, почему мои родители НЕ развелись! Вернее, я долго об этом не догадывалась. Потому что мне некогда было думать: я только и делала, что из кожи вон лезла, чтоб урвать хоть капельку материнской любви. Чего я только не пробовала! Училась на сплошные пятерки, научилась готовить, в комнате всегда был порядок… Я и в кружки записывалась, и умные книги из библиотеки таскала — и все ждала, что она меня хотя бы мимоходом похвалит! Подойдет, обнимет и даже не скажет, что любит, нет, — скажет, что она мной гордится… хотя бы…

Лидия Эммануиловна стояла ровно и прямо, и ее широко распахнутые глаза были устремлены не на невестку, нет, — она видела что-то ЗА Катей… Она смотрела в прошлое… туда, где очень одинокая девочка жила так, как этого никогда не требовали от нее, Кати, — чтобы получить то, что она сама получала от своих родителей сполна, никогда не прося. Она получала это даже тогда, когда они развелись, — от каждого в отдельности… и они радовались, давая ей это… Оказывается, это и было ГЛАВНЫМ… а она и не знала!

Катя внезапно с ужасом увидела, что ее непробиваемая свекровь уже не прячет слез… Они катятся прямо из ее широко раскрытых глаз — а она их даже не замечает!

— Извините… — пролепетала она. — Я… я не хотела… — Она невольно привстала, но свекровь жестом остановила ее.

— Нет… не надо! — сказала она, достала такой же безупречный, как и та ее жизнь, о которой она повествовала, платок и осторожно промокнула глаза. — Простите, Катя, — сказала она прежним голосом. — Просто… не сдержалась. Этого нельзя вспоминать. Так же как нельзя пытаться заслужить любовь. Это дар: одному дается ни за что, просто так, а другой может костьми лечь, и все напрасно. Я выросла без материнской любви и с очень небольшой долей отцовской — потому что отцу тоже было несладко. Он мог бы мне помочь, но все его эмоции уходили на вечную борьбу с отвращением собственной жены… И он стал пить. Они скандалили. Каждый вечер. Ни дня не пропускали… — Свекровь горько усмехнулась. — В конце концов разъехались по разным комнатам, благо квартира была большая, но… не развелись! И так и жили до самой ее смерти. Я уже успела и замуж выйти, когда мама заболела. Я была к тому времени достаточно опытным диагностом: сразу увидела, что случай безнадежный. Так оно и вышло. Отец пил, плакал и ухаживал за ней… И чувствовал себя виноватым — за то, что давно разлюбил, наверное. Да, вы правы, Катя, — она покачала головой, — есть женщины, которым просто противопоказано иметь детей! И вообще иметь семью. Их удел — работа, карьера. Они счастливы этим, и другого им просто не надо. Я сто раз думала об этом, сто раз мысленно ее упрекала: зачем она сломала жизнь отцу? Который провел эту свою единственную жизнь как попало… скандалил, ненавидел, пил. Но… если бы она не вышла замуж, я бы не родилась. Я часто и об этом думаю. Нет-нет… — Свекровь снова жестом остановила ее, хотя Катя и не собиралась ничего делать. Или она все же двинулась навстречу этому страданию, непроизвольно? И Лидия Эммануиловна неверно это истолковала… или истолковала ОЧЕНЬ верно? — Ничего не говорите… и не спрашивайте… пока, — продолжила она. — Я САМА хочу выговориться. Да, она умерла. А через год отец снова женился. На женщине, которую знал тридцать лет, но не обращал на нее никакого внимания… Не красавица… возможно, в молодости и была привлекательной, но время, как говорится, ушло. И далеко не такая умная, какой была моя мать, и карьеры не сделала, но… она была добрая. Очень добрая и любила его. И он ее тоже любил. И… он больше никогда не пил. То есть совсем. Удивлялся даже сначала, говорил: «Наверное, вы с Тариком меня как-то закодировали или лекарство какое-то тайно подсыпали, потому что не тянет, вот вообще ничего не хочу, даже пива!» — Она улыбнулась и просветлела. — Он не понимал, что его жена и есть его лекарство… живая вода… и ему не нужно теперь никакого алкоголя. Они прожили вместе восемнадцать лет. Помню, они только поженились и папа пришел к нам — глаза сияют, сел и говорит: «Знаешь, Лидусь, а я только сейчас, почти в шестьдесят, понял, что такое семейное счастье и зачем люди женятся!» Вот как бывает… И только тогда я, взрослая уже совсем женщина, у которой даже ребенок уже был взрослым, набралась смелости и спросила: «Пап, а почему ты с мамой не развелся, когда я еще маленькой была?» Он очень озадачился, но ответил: «У меня же ты росла… Как я мог уйти? Тебя бы суд отдал матери. Суд всегда так поступает». Я не удержалась и спросила: «А ты не подумал, что я с тобой бы ушла? Я не хотела с ней жить! И никакой суд меня бы не остановил». И мой отец не нашелся что ответить, просто смотрел на меня… Ему подобное и в голову не приходило! А ведь все, все могло быть по-другому, решись он на развод! Не было бы вот этих пустых лет без любви, и он был бы счастлив, и я была бы счастлива, и она, наверное, тоже. Потому что мы не раздражали бы ее: я своими постоянно требующими чего-то глазами и он… одним своим присутствием. И, возможно, она не заболела бы так рано и не умерла. Потому что не было бы скандалов, пьянства, этих злых слов каждый день, каждый час… тоски… Они оба не хотели домой возвращаться… как каторжники в свою тюрьму… Недаром врачи утверждают, что рак — это болезнь тоски и безысходности… Да…