Голодная бездна. Дети Крылатого Змея - Карина Демина

— И вот еще что… твой приятель не справится один. Тебе будут говорить, что он ненормален. Что его надо лечить, что… — Тео провел языком по нижней губе, оставляя прозрачный след слюны. — Не слушай. То, что с ним происходит сейчас, как раз нормально.

— А что происходит?

Тельма не пыталась вырвать руку и боль терпела.

— Он Страж… — Тео разжал пальцы. — Это легенда, но иногда легенды оживают. Когда-то и в Старом Свете водились подобные. Он слышит мир. Он способен его изменять своей волей, своей силой… если ему позволить обрести эту силу. Он не бог и не человек. Он защитник земли. Но многим это не по нраву.

С этого надо было и начинать, а то родственные связи, признания. Да плевать Тельме на все его благородное семейство.

— Стражей выслеживали. И блокировали. Их нельзя убивать, иначе равновесие будет нарушено. Оно и так нарушалось снова и снова… как лодку раскачивать. Всем казалось, что ничего страшного не произойдет… не происходит… если взять еще немного.

— Чего?

— Силы. Власти. И снова силы. Без силы нет власти. Они пили кровь земли, пока земля не обескровилась настолько, что утратила саму способность родить, и мировое древо зачахло. Тогда-то многие вспомнили о Стражах, только… те, кто остался, оказались слишком слабы. Да и откуда взяться силам? Одурманенные, опутанные твари… а знаешь, что самое страшное?

Тельма покачала головой. Наверное, если бы она родилась в Старом Свете, если бы она хотя бы помнила, что он такое есть, она иначе восприняла бы сию историю. Но земля, оставшаяся где-то за Океаном, живая ли или погибающая, быть может, совершенно мертвая, была для нее чужой.

— Это их ничему не научило. Они пришли сюда. Ввязались в войну. Выиграли ее… и кому-то пришла в голову мысль, гениальная мысль, что Новый Свет будет жить по новым законам. Они оставили Атцлан… пуповина, связующая мир с Бездной. И низвергнутые, получая крохи с человеческого стола, поддерживают его своей кровью.

Теперь он говорил очень быстро и глядел вовсе не на Тельму — на мониторы.

— А если так, то к чему Стражи? И императорскую семью вырезали… почти… но кровь — не вода. И любая система стремится обрести равновесие. Нас учат иному, но здесь именно в равновесии дело. Альваро осмелился пойти против слова королевы. Он взял в жены ту, в которой сохранилась сила крови. И она родила сына… понимаешь?

— Нет.

— Не будь дурой! — рявкнул Тео. — Я и так рискую… нам давно отказано в Доме-под-Холмами… более того, наш род вовсе забыт, но это не значит, что о нас и вправду забыли. Стоит им решить, что мы мешаем, и завтра не останется в живых ни меня, ни тебя… твой дружок — Страж. Кровь пробудилась. Уж не знаю, каким чудом… и если так, то миру он нужен. Но лишь миру!

Он оттолкнул Тельму.

— Ни мой отец, ни мой дед не ввяжутся в эту войну. Они дрожат над остатками рода, не понимая, что род этот давным-давно мертв. А я… я слишком труслив, чтобы и вправду рискнуть. Ты просто будь рядом. И не верь, когда станут говорить, что он безумен.

Дверь распахнулась, с грохотом впечатавшись в стену. И на пороге возникло существо…

…определенно, безумие было не самой большой из проблем Мэйнфорда.

Зверь беспокоился.

Ему не нравилась черная труба, больше похожая на тоннель, а тоннели Мэйнфорд никогда не любил. Труба гудела и вибрировала, мелко, раздражающе, и звериная тонкая натура требовала немедленно убраться.

Куда?

Туда, куда ушла женщина.

Ее успокаивающий запах стремительно таял, и Зверь боялся, что если промедлит, то вовсе потеряет ее. А это было немыслимо.

Мэйнфорд уговаривал Зверя подождать.

Странно было ощущать собственную двоякость. И меж тем присутствие второй половины, само наличие ее воспринималось чем-то естественным.

Зверь…

Он существовал всегда.

Конечно. Он помогал выжить. Мэйнфорд просто раньше не помнил этого, а теперь разум, пытаясь восстановиться, распахивал одну запертую дверь за другой. И Зверь, избавленный от клетки, выглядывал в мир.

Осторожно.

Не веря внезапно обретенной свободе.

Он помнил, как родился на темном алтаре, когда сердце Мэйнфорда, пробитое клинком, остановилось. Он был создан из силы камня и пролитой крови, из толики безумия, старого заклятья и ритуала, который не сумели завершить должным образом, иначе Зверь изначально обрел бы свободу.

Он был даром.

А его называли проклятьем…

— Я тебя буду звать просто Зверем, — Мэйнфорд дождался гудка, прежде чем заговорить. Он облизал сухие губы, провел языком по зубам. Клыки, показалось, стали больше. Да и… Зверь тоже хотел жить. И требовал поторопиться.

А получив свободу и тело, он скатился с неудобной лежанки.

Встал.

Он держался еще неуверенно, впервые гуляя наяву. Стоял полусогнувшись, опираясь растопыренными пальцами о камень. Чувствуя его неровность. И холод. И кажется, когти отрастали… и сама возможность изменить тело больше не казалась нелепой.

Зверь вдохнул тяжелый аромат металла.

Пластика.

И чужака, который посмел приблизиться к его женщине. Он заворчал и подался вперед. По следу. А Мэйнфорд отступил, предоставляя Зверю свободу.

…цвета исчезли. Стерлись. Остались лишь все оттенки серого, и этого было довольно. Серым по серому расписаны стены, и Мэйнфорд способен увидеть след едва ли не каждого человека, которому случалось заглядывать в это помещение.

…звуки стали ярче. И запахи.

Во рту появился привкус горечи, и Зверь облизал губы, пытаясь его стереть. Он предпочел бы закусить горечь мясом, но мяса не было. Зато имелся неровный пол, каждую щербинину которого он ощущал ясно. И Зверь шевелил пальцами, втягивая и выпуская когти, не решаясь сделать шаг. Все же изменившееся его тело казалось ему не слишком надежным.

Хрупкое.

Слабое.

И без крыльев… стоило подумать об этом, и спина зачесалась.

— Нет, — сказал Мэйнфорд Зверю. — Сейчас не время. И в узких коридорах крылья будут мешать. Тебе вообще стоит убраться.

Зверь оскорбился.

— Послушай, — они оба дошли до двери, за которой спряталась их женщина. Пряталась она не одна, что весьма нервировало Зверя. Он желал немедленно выломать дверь и вцепиться в горло наглецу, который посмел посягнуть на чужое.

Бежать ему все равно некуда.

Зверь знал, что иных выходов из комнаты нет.

Он вообще знал очень много. Еще одно чувство? Пространства, которое разворачивалось перед внутренним взглядом Мэйнфорда, раскрывая один за другим уровни. И теперь он видел не только подвал, изрытый норами-коридорами. Он видел трубы технических тоннелей. Мили проводов, упрятанных в металлические оболочки. И гудение воды. Коллекторы. Вентиляцию. Черные помещения, куда пациентов не пускали, а целители и сами не спешили заглядывать. Генераторную с грохочущими генераторами. И даже механика, приставленного следить за их исправностью.