Паранойя - Виктор Мартинович

Гоголь. Почему же ты со мной? Почему не ищешь дальше хорошее в нем?

Лиса. Этот вопрос, на самом деле, является ответом. Ответом, милый. Ответом. Ответом, способным разогнать все те химеры, которые тебя донимают. Я с тобой. С тобой, слышишь? С тобой, и все!

Судя по характерным звукам, напоминающим насморк (повторяющееся шморганье носом и приглушенное учащенное «покашливание», какое издает человек, когда сильно дрожит на морозе), наблюдаемый Гоголь плачет. Через некоторое время к нему присоединяются аналогичные по характеру звуки Лисы. Через 17 мин. все звуки затихают и наблюдаемые засыпают (храп, сопение). Один из них встал в 03.45 ночи, начал одеваться, но разбудил второго, и они, некоторое время производя чмокающие звуки, предались затем постельной сцене, в которой пребывали 35 минут. После этого отдохнули 7 минут и продолжили одевание, которое на этот раз увенчалось успехом. Пройдя на микрофон 2, они покинули объект, закрыв дверь ключом.

Министерство госбезопасности

Протокол аудиодокументирования

объекта «Жилая квартира

по адр. ул. Серафимовича, д. 16, кв. 7». 14 ноября

Сотрудник оперупра майор Семуха А.

Войдя в квартиру (дверь открыта ключом), объекты долгое время перемещались по ней молча. Проникнув на микрофон 3 (кухня), они гремели металлической посудой, затем, судя по звуку, с трудом открывали оконную раму, в результате чего та едва не была сломана. Первым в речевой акт вступил Гоголь. Аудирование было затруднено, в связи с направленностью речевого потока в сторону, противоположную квартире, во двор.

Гоголь. Знаешь, мне все равно, «нет» или «да». Мне все равно, как ты будешь отвечать в будущем. Более того, я не стану тебя спрашивать. Просто, когда тебя нет рядом, я не могу дышать. Как будто воздуха становится меньше. Мы стоим с тобой бок о бок, смотрим вниз, и этот ноябрь такой холодный. Твой бок греет мой бок, и мне совсем не хочется говорить. Слова нужно отменить. Если бы не они, все было бы так просто. Мы с тобой на нашей кухне в берлоге. Высунувшись, смотрим в темноту ночи. И все уже сказано. Лиза. Все этим уже сказано.

Лиса, (неразб.)

Гоголь. Я думаю, ты сама это чувствуешь. Когда мы вместе, все хорошо. Когда мы разделены, когда мы ждем нашей субботы или нашей среды, все не на месте. Весь мир не на месте. А сейчас все собралось. Говорить не нужно. Я могу до мельчайших деталей описать, как меняется мое восприятие перед нашей встречей. Часа за три снова появляется воздух. Становится весело. Потом, когда уже иду к тебе, все обретает смысл. Лужи. Машины. Люди, лица которых становятся такими красивыми. Потом начинается эта игра, пытаешься определить, где мы встретимся, — я сегодня, например, сразу понял, что нужно ждать тебя в арке, но иногда не получается понять, стоишь не там, где надо, или приходишь слишком рано. Понимаешь, я все время прихожу слишком рано! Я боюсь, что ты будешь меня ждать, и обидишься, и, не дождавшись, уйдешь. И я иду домой, и я жду тебя здесь. И ты приходишь. И говорить больше не надо. Ни «нет», ни «да». Вот еще что. Мне совершенно все равно, есть ли у тебя сейчас кто–нибудь еще. Мне кажется, это слетит с тебя, пройдет. Потому что мы сейчас — вот такие. Потому что мы бок о бок смотрим вниз, высунувшись из окна.

Лиса, (неразб.)

Гоголь. Если ты будешь любить кого–нибудь, я тоже буду его любить. Дело в том, Лиза, что мы уже не можем расстаться. Все, поздняк! Неужели ты не чувствуешь это? Мы ведь даже дышим сейчас одновременно.

(Наблюдаемые затворили окно и прошли

на микрофон 1. Здесь в течение 55 мин.

происходил коитус. Затем беседа возобновилась.)

Лиса. Назначь мне встречу.

Гоголь. Давай там, где мы пускали мыльные пузыри (резюме Управления внешнего контроля и надзора Пятого отдела: место опознано — мост через р. Свислочь на проспекте Независимости).

Лиса. Давай возле того экрана, где нас чуть не «повязали» (резюме Управления внешнего контроля и надзора Пятого отдела: место опознано — Октябрьская площадь).

Гоголь. Давай там, где мы смотрели в телескоп (резюме Управления внешнего контроля и надзора Пятого отдела: место опознано — заброшенная башня планетария в Парке Горького).

Лиса. Ты счастлив сейчас?

Гоголь. Да.

Лиса. А что такое счастье?

Гоголь. Я думаю, это свойство, имманентно присущее любому существу. Причем в заранее определенных дозах. Как бы ни била или ни радовала тебя жизнь, счастья у тебя всегда будет одинаково.

Лиса. То есть, если мы сейчас расстанемся, медведина будет такой же счастливой?

Гоголь. Дело в том, Елизавета, что ты, как и счастье, тоже имманентно присуща моему существу.

Лиса. Можешь вспомнить ситуацию, когда у тебя в жизни была полная жопа, а ты, тем не менее, был счастлив?

Гоголь. Нужно подумать. Ну вот, пожалуй. У меня тогда только–только вышла первая книга, странно, на букву б. (примечание вычитки: аудиофрагмент расшифрован неверно, правильно читать: «Уменя тогда только–только вышла первая книга, «Страна на букву Б“»). Меня сразу же попросили из школы, ну так, для профилактики: книга–то запрещена не была, лежала себе во всех книжных магазинах. Но была в ней пара наблюдений… В общем, глупым стечением обстоятельств я остался без милых сердцу портретов Гоголя, Толстого и Достоевского. А так хорошо было, если честно! Залитый солнцем класс, и старшеклассницы, ой, не бейся, и ощущение, что жизнь — только начинается, что я как будто считываю непосредственность их восприятия. И мы разбирали книги, читанные мной сто лет назад, и эти книги становились актуальны, как вышедший вчера блокбастер. И вот у меня — ни детей, ни работы. И ни в одну другую школу не сунешься — «волчий билет».

Я устроился на автостоянку где–то в заводском районе. Помню, прямо напротив возвышались могучие башни ТЭЦ, всю стоянку по вечерам накрывало их тенями, а я сидел круглые сутки за накрытым клеенкой столом. Там был малюсенький телевизор с колючими спицами антенны, топчан, продавленный, но как–то именно под меня: спалось там уютно, но урывками. Работа вообще не сахар была. Подъезжала к шлагбауму машина, нужно было нажать на кнопку. То же самое — на выезд. По инструкции, нужно было спуститься вниз, заглянуть в глаза водителю, сличить его с пропуском, но я быстро на это забил: тачки все равно уже никто не угонял — МГБ навело порядочек. И вот, только заснешь, только согреешься и топчану свое тепло передашь, только фонари за окнами начинают трансформироваться во что–то сказочное, уже умозрительное — кто–то гудит из–за шлагбаума. Это значит, что он уже подъехал, и подождал минут пять, и фарами уже поморгал, и вот уже, полностью терпение потеряв, на сигнал давит. И нужно срочно–срочно ему открывать, и вскакиваешь, и шаришь вокруг себя, и забываешь, где этот выключатель, а темно ведь — только лампа настольная, но ее еще тоже нужно найти как включить. Там, где только что были звезды, слепленные из фонарей, никаких ламп нет, и нащупываешь в итоге кнопку шлагбаума, и ждешь, пока заедет, все еще облепленный снами, но ложиться нельзя — нужно дождаться, пока водитель выйдет, обойдет машину, рассмотрит, поправит что–то на ней, гад, откроет багажник, возьмет оттуда какую–нибудь сумку, неспешно поднимется в мой скворечник и бросит пропуск в окошечко. Вот сейчас — можно. Пихаешь пропуск куда–то — и бегом досыпать, а звезды уже растаяли, звезды уже — просто фонари, и топчан простыл, влажный весь, как будто сменщик на него пива пролил… И стоит опять весь этот мир как–то освоить, согреть, подгрести под себя — снова гудок, снова с топчана на деревянный, весь в крошках песка, пол, и ладошками по стеночке — в поисках запрятанной кнопки шлагбаума. Сутки отдежуришь, дома спишь, и на каждый сигнал автомобильный за окном — падаешь с кровати и по стеночке ладошками, а стенки нет, справа–то стенка — по–другому диван стоит, и узнаешь родной полумрак, и лезешь обратно, и укрываешься, и спишь.