Семиевие - Нил Стивенсон

– Все было скрыто обтекателем, пока они не включили двигатель, – пояснил Конрад. – Я сделал снимок два часа назад, и это был мой единственный шанс.

Время включения двигателя рассчитали так, чтобы пересечь бывшую лунную орбиту в тот момент, когда большая часть обломков находится по другую сторону Земли, и таким образом уменьшить вероятность столкновения. И тем не менее через несколько дней после того, как экипаж «Имира» пересек орбиту Луны и тем самым начал самое дальнее путешествие в земной истории, связь с ними прервалась. До этого «Имир» посредством мощных передатчиков X-диапазона вел переговоры с сетью дальней космической связи НАСА – комплексом антенн в Испании, Австралии и Калифорнии, которая много лет поддерживала связь с космическими зондами. Теперь он умолк. Сам «Имир» никуда не делся – Конрад видел в оптический телескоп белесое пятнышко. Но поскольку пассивный участок траектории, в течение которого двигатели были выключены, составлял тридцать семь дней, не существовало никакого способа узнать, жив ли экипаж. Стреловидный «Имир» и сплющенная куча обломков одинаково вели бы себя на орбите и выглядели в телескоп.

Слегка обнадеживало, что с «Имира» не поступало вообще ничего. Автоматические системы корабля должны были оставаться на связи и без участия людей. Если бы телеметрия продолжала поступать, а люди молчали, это означало бы, что они мертвы или умирают. Тот факт, что замолчали одновременно люди и роботы, позволял надеяться, что проблема с радиоантенной Х-диапазона или самим передатчиком.

По мере приближения к L1 «Имир» стало сложно, а потом и вовсе невозможно разглядеть, поскольку он теперь был в точности между Землей и Солнцем. Предполагалось, что эта точка будет достигнута в День 126, там двигатели снова включатся и «Имир» перейдет на гелиоцентрическую орбиту: эллипс, который через год с небольшим – примерно в А+1.175, то есть через год и сто семьдесят пять дней после Ноля – пересечет орбиту Греки-Скелета. С того момента, как «Имир» скрылся от них в пламени Солнца, все, что оставалось – это ждать, пока он снова не окажется в наблюдаемом положении. Если с «Имиром» случилась авария и он превратился в кусок космического мусора, вероятней всего, он вернется по противоположному участку той же орбиты и снова пройдет рядом с Землей – однако с точки зрения орбитальной динамики L1 было местом крайне нестабильным, так что «Имир» с тем же успехом мог уйти прочь по гелиоцентрической орбите, особенно если его сбило с точного курса ударом метеорита.

Время текло, наступил День 140, на две недели позже той даты, когда «Имир» должен был пройти через L1, корабль все не появлялся на нисходящем участке траектории, так что сделалось ясно – он все-таки перешел на гелиоцентрическую орбиту, хотя неизвестно, повинуясь вовремя включенному двигателю или по чистой случайности. Если предположить первое, то Шону и всему экипажу из шести человек в ближайший год делать особо нечего – только плавать в невесомости и ждать. Ускорить путешествие невозможно, орбиты соприкоснутся в намеченный срок.

Все эти события, которые всего несколько месяцев назад имели бы всемирно-историческое значение, теперь по сравнению с остальным происходящим в подлунном мире годились бы разве что на вторую полосу.

Суматоха и энтузиазм, окружающие Шона, «Арджуну», космодром Мозес-Лейк и вояж «Имира», несколько оттянули на себя внимание от медленного и упрямого поступательного движения, которое тем временем осуществляли НАСА, Европейское космическое агентство, Роскосмос, Китайское национальное космическое управление и космические агентства Японии и Индии. В штате этих организаций состояли консервативно настроенные инженеры старой школы, с культурной точки зрения очень близкие к очкарикам с логарифмическими линейками времен «Союз-Аполлона». Точнее, некоторые из них были теми самыми очкариками, но существенно постаревшими и закосневшими. Их ставила в тупик, хуже того, бесила, та легкость, с которой кучка возникших ниоткуда техномиллиардеров завладела вниманием всего мира, запуская ракету за ракетой для выполнения задач, которые они сами себе поставили, не спросив ни у кого совета и даже без особого планирования. Отлет Ларса и Шона с «Иззи» вызвал у них глубокий вздох облегчения, поскольку означал возврат к методичной, серьезной работе, с которой эти люди прекрасно справлялись.

Тот, кто был готов уделить внимание скучным таблицам и диаграммам, мог по достоинству оценить плоды этих трудов в А+0.144, когда Айви открыла совещание в «банане» словами «двадцать процентов» (поскольку, согласно последним оценкам астрофизической лаборатории доктора Дюбуа Джерома Ксавье Харриса в Калтехе, а равно и других лабораторий, занятых подобными вычислениями в университетах по всему миру, Белые Небеса должны были наступить в А+1.354 или около того, то есть через год и 354 дня после разрушения Луны; миновала ровно одна пятая этого срока).

Задачей скаутов – то есть первой волны фактических самоубийц вроде Феклы, начавших прибывать в День 29, – было построить импровизированную структуру из хомячьих труб и стыковочных узлов, чтобы «Иззи» могла принять уже значительно большее число так называемых пионеров. Основная разница между скаутами и пионерами заключалась в том, что первые точно знали – причалить им будет некуда, в то время как вторые ожидали, что по крайней мере в теории для их корабля найдется стыковочный узел, по другую сторону которого окажется воздух. Один раз ожидания оказались обмануты, в результате шестеро пионеров, набитых в «Союз», попросту задохнулись. Расследование показало, что причиной послужил дефект в наспех собранном стыковочном узле. Трое китайских тайконавтов погибли, когда в трубу, по которой они перемещались, попал микрометеорит и произошла разгерметизация. Однако начиная со Дня 56 на станцию уже прибывало от пяти до двенадцати пионеров в сутки. Когда стыковочные узлы закончились, пришлось взять паузу, однако затем прибывающие корабли стали стыковаться друг к другу, система хомячьих труб разрасталась, начали разворачиваться надувные структуры и население принялось расти, как снежный ком.

«Иззи», которая и до того была сложным сооружением, в котором сразу не разобраться, превратилась в головоломный лабиринт из модулей, хомячьих труб, ферм и кораблей, пристыкованных к другим кораблям, в свою очередь пристыкованных к третьим «будто какое-то, блин, трехмерное домино», как однажды выразилась Луиза. Чтобы хоть как-то сориентироваться, глядя на изображение комплекса, надо было отыскать на одном конце грубые асимметричные очертания Амальтеи, а на противоположном – два тора. Они стали соответственно «носом» и «кормой», а проходящая через них ось – основой для того, чтобы в соответствии с морской традицией определить «правый» и «левый борт», а также «зенит» и «надир», что на космическом жаргоне означало в первом приближении «от Земли» и «к Земле». Если встать спиной к торам и лицом к Амальтее, имея «левый борт» по левую руку, а «правый», соответственно, по правую, то твоя голова будет направлена в зенит, а ноги – в надир и к поверхности Земли в четырехстах километрах под тобой.

Подобное, однако, могли позволить себе лишь немногие в скафандрах снаружи станции. Внутри же трехмерного домино было по-прежнему легко заблудиться. Фломастеры, которых на Земле-то никогда в нужный момент не оказывается под рукой, сделались на станции предметом особого спроса – ими рисовали и подписывали стрелки внутри хомячьих труб и в жилых модулях.