Нью-Йорк - Эдвард Резерфорд

– Я сам не понимал, к чему он клонит. Он разъярил жюри надобностью отвергнуть естественную защиту Зенгера. Несчастный чертяка всего-то и сделал, что сказал правду. А потом разыграл козырь, который давно держал в рукаве. Это называется присяжной нуллификацией. Жюри имеет право вынести вердикт, противоречащий всему, что было сказано о вине подсудимого и букве закона. После того как присяжные откажутся признать подсудимого виновным, закон не изменится, но прокуроры навряд ли повторят попытку, так как побоятся, что новые члены жюри поступят точно так же. Именно эту тактику и применил старый Гамильтон. И сделал это блестяще.

– Это получится?

– Скоро узнаем, я думаю.

Жюри уже возвращалось. Присяжные заняли свои места. Судья спросил, готов ли вердикт. Председатель ответил, что да. Ему было велено огласить его.

– Невиновен, Ваша честь, – твердо изрек тот.

Судья возвел очи горе, а зрители разразились ликующими возгласами.

Элиот Мастер покинул суд таким счастливым, что Кейт взяла его под руку, – обычно она этого не делала, но сегодня это не встретило возражений.

– Это был важный день в нашей истории, – отметил отец. – Я рад, Кейт, что ты все видела. Полагаю, завтра мы можем благополучно отбыть в Бостон. Вообще, – улыбнулся он криво, – я сожалею лишь об одном.

– О чем же, отец?

– О том, что сегодня нам придется ужинать с нашей родней.

Юный Джон Мастер свернул на Бродвей. Он встретил нескольких знакомых, но лишь отрывисто кивнул и продолжил идти с понуренной головой. Миновав церковь Троицы, он поднял взгляд. Казалось, ее красивая англиканская башня взирает на него с презрением. Он пожалел, что не выбрал другую улицу.

Ему было незачем напоминать о его никчемности.

Вчера ее отлично продемонстрировал застегнутый на все пуговицы гость из Бостона. Вежливо, разумеется. Но когда адвокат узнал, что он читал «Робинзона Крузо», его реплика «Что ж, это уже кое-что» исчерпала все. Бостонец счел его олухом. Джон к этому привык. Викарий, директор школы – все думали то же.

Его отец и педагоги удивились бы, если бы узнали, что Джон порой втайне пытался учиться. Он думал, что в один прекрасный день поразит их, набравшись знаний. Он таращился в книгу, но слова сбивались в бессмысленную окрошку; он ерзал, смотрел в окно, потом опять на страницу – старался как мог, но без толку. Даже когда ему удавалось одолеть несколько страниц, через какое-то время он обнаруживал, что ничего не помнит из прочитанного.

Бог свидетель, его отец тоже не был учен. Джон видел, как он блефовал, когда бостонский адвокат и его дочь распространялись о философии. Но отец хотя бы умел блефовать. И даже отец смутился, когда выяснилось, что он не слышал о «Катоне» Аддисона. Укоризненная нотка в отцовском тоне породила желание провалиться сквозь землю.

Не то чтобы эти бостонцы явились из другого мира. Он не мог просто взять и сказать: «У этих адвокатов, людей возвышенных, нет ничего общего с семьями вроде нашей». Они приходились ему близкими родственниками. Кейт была его сверстницей. Что они подумают о своей нью-йоркской родне?

Они не только тупы и необразованны, но и контрабандисты. Да, он имел глупость обмолвиться и об этом – к еще пущему смущению отца.

Но хуже всего вышло с девушкой. Его корежило от этого воспоминания.

Дело в том, что, будучи отлично знаком с особами, встречавшимися на прогулках по городу в обществе матросни, он неизменно стеснялся при девушках из семей, похожих на его собственную. Все они знали, каким дураком он был в школе. Он так и не научился хорошим манерам. Даже с его богатством он не считался выгодной партией, и знание об этом понуждало его еще больше чураться модных девиц.

Но эта девушка из Бостона была другой. Он понял это сразу. Она была миловидна, но в то же время проста и бесхитростна. И добра. Он видел, как она старается вытащить его из скорлупы, и был благодарен ей за это. Притом что он не читал тех книг, которые прочла она, на него произвели впечатление ее манера говорить со своим отцом и любовь к адвокату. Он заподозрил, что лучшей жены ему и не нужно. Во время беседы он даже поймал себя на том, что прикидывал, вправе ли надеяться жениться на ком-то похожем. Она приходилась ему троюродной сестрой. Это являлось препятствием. Мысль об этом странным образом возбуждала. А вдруг он ей все же понравился, несмотря на свою неотесанность? Кейт не поняла, но он внимательно ее изучил. Всякий раз, когда в беседе вскрывалось его невежество, он называл себя дураком за одни только мысли о ней. И всякий раз воспарял духом, когда она была с ним добра.

Пока она не высмеяла его. Он понял, что она не хотела, – и это было еще хуже. «Из Гаррия кого?» – спросил он, и она, вопреки желанию, покатилась со смеху. Он не мог ее винить. Он выставил себя перед ней полным болваном, и быть ему недоумком до скончания дней. А она была права. Такой он и есть. Все без толку.

И вот сейчас они с отцом подходят к дому для очередной совместной трапезы, а его родитель наказал ему не опаздывать.

На ближайшем перекрестке была таверна. Туда он и вошел.

Настроение за ужином царило праздничное. Ликовал весь город. Печатник Зенгер вышел на свободу. В честь Гамильтона звучали тосты. Тем же вечером разошлось присловье, которому предстояло повторяться из поколения в поколение: «Если дело плохо, зовите филадельфийского адвоката».

Дирк Мастер выставил свое лучшее вино, и Элиот, находившийся в приятнейшем расположении духа, пил с удовольствием. Хотя за ужином обычно съедалось намного меньше, чем за официальным дневным обедом, буфет и стол вскоре уставили блюдами с устрицами, печеными моллюсками, окороком, тонкими ломтиками холодного вареного мяса, цукатами и многим другим. Миссис Мастер держалась менее замкнуто. Едва ли будучи поклонницей литературы, она, однако, обнаружила, что Кейт тоже глотала популярные дамские романы, и им нашлось о чем поговорить.

Одна незадача – куда подевался юный Джон Мастер?

Кейт долго обдумывала их новую встречу. Она горько пожалела о своем бездумном смехе – он был не только обиден, но и груб. Ее всегда воспитывали в том духе, что можно исправить любую, даже самую прискорбную ошибку. Поэтому она исполнилась решимости произвести на сей раз лучшее впечатление и загладить вину. Она тщательно готовилась целый час. Отрепетировала беседу, как представляла ее себе, напряженно обдумала все слова, которыми можно исправить наверняка сложившееся дурное мнение о ней, надела простенькое платье в мелкую белую и коричневую клетку, которое очень ей шло.

К своему удивлению, она осознала, что невежество юного Джона Мастера ее ничуть не волнует. Дело было не только в том, что он выглядел как греческий бог, хотя и это, как она с некоторым изумлением признала, имело значение. В нем было нечто еще, те внутренняя сила и честность, которые она превозносила, а также ум – отличный от отцовского, но не заслуживающий насмешки. И странно, непривычно привлекало и трогало то, что греческий бог был раним.