Обретая суперсилу. Как я поверил, что всё возможно. Автобиография - Дж. Майкл Стражински

ЦЕНЯТ, И ЭТО УТВЕРДИЛО МОЮ ВЕРУ В ТО, ЧТО Я ДОЛЖЕН БЫЛ СТАТЬ ПИСАТЕЛЕМ.

Все, что я видел, было совсем не похоже на знакомые мне традиционные службы в католических храмах.

В перерывах между музыкальными номерами члены «Детей Аббы» просили пришедших поделиться историями о том, как они встречались с проявлениями божественного в их жизни. Одна из девушек подняла руку, и тут я заметил, что рядом с ней сидел один из наших учеников, который играл в моем спектакле.

– Вы же знаете о школьной пьесе, где нас высмеяли?

– Да, конечно знаем! – крикнул кто-то в ответ.

– Так вот я привела с собой одного из парней, которые смеялись над нами со сцены! – гордо заявила девица, и толпа, вместо того чтобы обрушиться на него с обвинениями, зааплодировала, приветствуя гостя.

Когда шум утих, встала Кати и обратилась ко всем остальным.

– У меня есть кое-что поинтереснее! – гордо сказала она, приобняв меня. – Я привела с собой парня, который написал эту пьесу!

Аудитория взорвалась смехом и дружелюбными шутками в мой адрес. Если бы я нашел дырку в полу, если бы я нашел сам пол, то выскользнул бы прямо через нее и просочился бы глубоко под землю. Но вместо этого я пробормотал что-то про «ничего личного» и снова сел на пол, надеясь, что больше не привлеку их внимание.

Вечер продолжался, люди делились своими встречами с Христом, пели и молились. Затем кто-то за моей спиной завел странную песню. С одной стороны, это было похоже на пение, а с другой – что-то иное. Девушка пела, голос становился все громче, и вот он уже подчинялся какому-то единому гипнотическому ритму. Звуки песни не были похожи ни на один человеческий язык. К ней присоединились другие, и волна голосов соединилась в едином порыве. Я вспомнил, что читал о чем-то подобном в журнальной статье. Там такое пение называли глоссолалией, или даром говорения на языках. Но одно дело – читать о подобном феномене, а другое – слушать вживую. Я чувствовал, что и меня уносят волны экстаза, переполняющие помещение. Не нужно было даже быть верующим, чтобы быть очарованным этой атмосферой.

А потом со мной заговорила Кати, увещевая меня обратиться к Богу. Все вокруг подняли правые руки в молитвенном жесте, а второй рукой упирались мне в спину, словно призывая уверовать. Логическая часть моего мозга отказывалась в этом всем участвовать. Тобой манипулируют, не поддавайся.

Но эмоции и психологическое давление были воистину чудовищными. Это нельзя было назвать тихим моментом прозрения, это было чем-то вроде духовного наезда.

– Чувствуешь ли ты Иисуса в себе? Ты веришь, что он хочет спасти тебя? – спросила Кати, и ее лицо почти касалось моего. – Ты веришь?

Я закрыл глаза. Я не мог разобраться в своих мыслях, все перемешалось в голове. Возможно, в тот момент часть меня действительно верила или, по крайней мере, хотела верить. Голоса певших обволакивали меня, я открыл глаза и посмотрел на Кати. Ее лицо горело, она была так красива, она была первой девушкой, которая обратила на меня хоть какое-то внимание, всегда ждала моих ответов… И мои чувства победили разум.

Я ЗНАЛ ТОЛЬКО, ЧТО ПОСЛЕ ВСЕЙ СВОЕЙ ЖАЛКОЙ ЖИЗНИ Я ХОТЕЛ СТАТЬ ЧАСТЬЮ ЧЕГО-ТО ЛУЧШЕГО И СВЕТЛОГО. Я ПРОСТО ХОТЕЛ БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ.

Даже сейчас я не могу вам с уверенностью ответить, уверовал ли я тогда или нет, чувствовал ли я Бога в себе или ничего не чувствовал. Я знал только, что после всей своей жалкой жизни я хотел стать частью чего-то лучшего и светлого. Я просто хотел быть счастливым.

И я хотел, чтобы она тоже была счастлива.

Поэтому я сказал ей, что верю.

И она обняла меня.

Они все обняли меня.

Я был обречен.

Торжественная церемония выпуска прошла в четверг, 15 июня 1972 года. Ее основной темой был следующий лозунг: «А может, все это потому, что он идет под звук другого барабана?» (Это были семидесятые года, когда нас вообще ничего не смущало.) С речью на церемонии вручения дипломов выступил Кен Пагаард. Этот выбор был не очень понятен, особенно для тех, кто был всерьез озабочен существованием коммун, которыми Кен руководил. После официальной части Кати и все остальные разъехались с друзьями на праздничные вечеринки. Мне же такой вариант был недоступен. Отец сказал, что приготовил кое-что особенное в честь этого события. Я вдруг начал думать о поездке в «Диснейленд» или ужине в каком-нибудь хорошем месте и даже о последующем конвертике с деньгами, но в итоге не случилось ни первого, ни второго, ни третьего.

Дома устроили вечеринку, на которую были приглашены только двое гостей, приятели отца. Одним из них был его собутыльник из местного бара, а другим оказалась Ирен (это не настоящее ее имя), парикмахерша лет под пятьдесят, но одевалась как тридцатилетняя. Она тоже была собутыльницей отца. Они были знакомы еще по кабакам в Патерсоне, и вот теперь с папашиной помощью переехала в Калифорнию. Фирменным элементом ее стиля был пышный черный парик-улей, настолько старый и потрепанный, что он никогда не садился правильно. Он выглядел как сбитая машиной кошка, которая теперь вынуждена вечно косить единственным оставшимся глазом, высматривая бродячих собак. Была ли она профессиональной проституткой (как утверждали некоторые) или просто отцовской партнершей по сексуальным утехам (как считало большинство), я не знаю. Но она провела немало ночей, шатаясь по городу с Чарльзом, и часто приходила к нам домой, чтобы навестить его. Если мать и имела что-то против этого, то чувство самосохранения заставляло ее благоразумно молчать.

ОТЕЦ СКАЗАЛ, ЧТО ПРИГОТОВИЛ КОЕ-ЧТО ОСОБЕННОЕ В ЧЕСТЬ ЭТОГО СОБЫТИЯ.

В тот вечер вся троица продолжала пить, и пили они так, что, будь на их месте другие, они бы давно уже отдали богу душу.

Меня наполняла злоба. Я понял, что это была вечеринка моего отца, а не моя, как будто бы это у него был выпускной.

Его друзья.

Его успех.

Его пьяная вечеринка.

– Ты никогда б не добился этого, не будь меня рядом, – отец повторял эти слова снова и снова, ему и в голову не приходило, что я окончил школу вопреки всему, что он делал, а не наоборот. – Если бы не я, ты бы подыхал на улице от голода!

Когда бутылки виски и водки опустели, я несколько раз порывался уйти в свою комнату, но каждый раз меня возвращали за стол, ведь я был важным элементом реквизита на его празднике. Где-то около полуночи он повернулся к Ирен, драматическим жестом указал на пустой стакан и сказал: «Нужно еще бухло. Сходи купи бухла».

Потом он посмотрел на меня: «Поезжай с ней. Смотри, чтобы она ни во что там не вляпалась».

Я хотел было отказаться, но