Анастасия или Анна? Величайшая загадка дома Романовых - Пенни Вильсон

Несмотря на зачастую невероятные переплетения событий и повороты сюжета, рассказ претендентки о спасении, решил по крайней мере одну задачу: теперь у нее появилось новое имя. Вместо неопределенной и непонятной Неизвестной и еще более странной «фрейлейн Анни», как было принято называть ее в семействе фон Клейст, на свет появилась фрау Анастасия Чайковская, получившая имя, данное ей при крещении, и фамилию своего спасителя и мужа. Так мир впервые познакомился с женщиной, которая стала Анной Андерсон, после того как рассказанная ею история стала достоянием гласности, разойдясь в 1920-х годах по страницам газет, журналов и книг.

Всего лишь через неделю после того, как в августе 1922 года фрау Чайковская покинула апартаменты семьи фон Клейст, она оказалась гостьей Франца Грюнберга, инспектора берлинской полиции в его загородном поместье Функенмюлле. Она прибыла туда со своими пакетами с фотографиями и с постоянно растущим собранием книг, посвященных Романовым, при этом ее подлинная личность представляла собой такую же загадку, как и в то время, когда ее вытащили из канала Ландвер. До того момента она вела беседы только на немецком языке; тем не менее Конрад Валь, один из родственников Грюнберга, настаивал, что в то время она чаще говорила на английском, чем на немецком {1}. Судя по всему, Валь, который в то время был ребенком, ждал более пятидесяти лет, прежде чем нашел в себе силы поделиться такими важными сведениями, и вполне возможно, что его воспоминания не были вполне точными. Не может быть сомнения, что достоверность этих сведений является проблематичной, поскольку если беседы на английском языке действительно имели место, то почему не вспоминает о них инспектор Грюнберг в своем подробном отчете по ее делу? {2} Не может быть сомнения, что, если бы фрау Чайковская действительно вела свою беседу на английском языке, кто-нибудь, в сущности любой, кто находился бы рядом с ней в это время, непременно отметил бы этот факт, особенно если учесть обилие споров относительно ее лингвистических способностей. Фактически же подобные представления были опровергнуты Сергеем Боткиным из Управления по делам русских эмигрантов в Берлине, который без обиняков заявил: «Во время своего пребывания в Берлине она не говорила на английском языке» {3}.

Если все вышесказанное действительно имело место, то утрата таких важных сведений, выгодных с точки зрения претензий фрау Чайковской, тем более необъяснима, особенно если учесть, что Грюнберг, несомненно, верил, что последняя являлась спасенной великой княжной.

«Анастасия не является авантюристкой, она, по моему мнению, также не является и жертвой обмана, в котором ее представляют дочерью царя. Прожив рядом с ней ряд месяцев, я пришел к твердому убеждению, что она является дамой, привыкшей вращаться в высших кругах русского общества, и вполне вероятно, что она принадлежит к императорской фамилии. Каждое ее слово и каждый жест исполнены такого возвышенного достоинства и таких повелительных манер, которые не позволяют утверждать, что она освоила все это на более поздних этапах своей жизни» {4}.

Грюнберг придерживался этой точки зрения, даже несмотря на то что ему пришлось стать свидетелем событий, являвшихся прямым отрицанием претензий Чайковской. Инспектор связался с принцессой Ирэной, теткой Анастасии, он уверял ее, что данное дело все еще не получило решения, и очень просил, чтобы та приехала в Функенмюлле и составила свое мнение о претендентке на княжеский титул. Всего лишь пять месяцев назад принцесса Ирэна направляла баронессу Софи Буксгевден встретиться с этой молодой женщиной в Дальдорфе, и отрицательный результат этой встречи, казалось, не подлежал сомнению. И тем не менее, очевидно, у Ирэны имелись какие-то сомнения, возможно, она могла думать, что бывшая фрейлина несколько поторопилась с выводами. И теперь, находясь в Хеммельмарке, в расположенном близ Киля поместье, которым она владела вместе со своим мужем, принцем Генрихом Прусским, Ирэна терзалась сомнениями по поводу возникшей ситуации. Судьба Романовых оставалась неизвестной, версия о том, что все они были убиты, была только гипотетическим предположением, которое постоянно подвергалось сомнению. Кто-то в семье должен был заняться решением этого вопроса. Маркиза Милфорд-Хейвенская Виктория, старшая из оставшихся в живых родственниках императрицы Александры, жила в Англии, а великий герцог Эрнст-Людвиг Гессенский был до такой степени удручен событиями в России, что сама мысль о том, чтобы заставить его пережить тяжкое испытание в виде встречи с претенденткой на княжеский титул, даже не обсуждалась {5}. Таким образом, на разумную, добрую и расположенную к людям Ирэну пал жребий встретиться с призраком прошлого в лице молодой женщины, претендующей на то, чтобы считаться ее племянницей.

Принцесса Ирэна, которая вплоть до 1913 года регулярно встречалась с Анастасией на семейных празднествах, прибыла в Функенмюлле в сопровождении своей фрейлины Элеоноры фон Эртцен; Грюнберг согласился сохранять инкогнито Ирэны, и за обедом он представил ее претендентке под вымышленным именем. Как вспоминал Грюнберг, принцесса «сидела за столом напротив Анастасии, так чтобы иметь возможность внимательно рассмотреть ее».

Первое впечатление Ирэны было не в пользу претендентки. «Она считала, – записал Грюнберг, – что не может признать в женщине, сидящей напротив, Анастасию, но признавала при этом, что прошло почти десять лет с тех пор, как она в последний раз видела семью императора» {6}. Сама же Ирэна была более категорична: «Я сразу же увидела, что она не может быть ни одной из моих племянниц. Хотя я не видела их целых девять лет, основные черты лица не могли измениться до степени неузнаваемости, особенно разрез глаз и форма ушей. Вероятно, что на первый взгляд можно было найти некоторое сходство с великой княжной Татьяной. Я разговаривала с этой незнакомой мне женщиной сначала в присутствии своей фрейлины фон Эртцен, а потом и одна, но я не смогла найти ни одного признака того, что она узнала меня. В 1912 и 1913 годах мне довелось провести много недель вместе с моей племянницей» {7}.

Когда Ирэна уезжала из Хеммельмарка, ее муж Генрих сказал, что если она почувствует любого рода сомнения, ей нужно будет привезти претендентку с собой в Хеммельмарк, чтобы они могли провести дальнейшее расследование ее истории {8}. В какой-то момент в ходе этого визита, как позднее вспоминала фрейлейн фон Эртцен, принцесса, возможно, последовала указанию своего мужа и пригласила претендентку к себе {9}. Но после нескольких минут неловкой тишины фрау Чайковская внезапно вскочила и убежала в свою спальню. Грюнберг упросил принцессу пройти туда вместе с ним; здесь они увидели, что претендентка лежит на кровати, сжавшись в комок и повернувшись спиной к входящим, выражая такое отношение, которое даже сочувственно относящийся к ней инспектор определил как «отвратительное проявление неуважения к особе королевской крови» {10}.

«Напрасно, – писала Ирэна, – я обращалась к ней, используя понятный только самым близким язык нашего прошлого. Напрасно я пыталась напомнить ей наши прошлые встречи, используя прозвища и говоря о людях, которых мы обе должны были хорошо знать, но все это не произвело на нее никакого впечатления. И точно так же от нее не последовало никакого ответа, когда я побуждала ее хоть как-то показать, что она узнала меня». Наконец, «не желая пренебрегать любой возможностью», принцесса спросила: «Разве ты не узнаешь свою тетю Ирэну?» Претендентка, однако, отказалась говорить что-либо, и принцесса в конце концов уехала из Функенмюлле, вооруженная, как сказала она, «твердым убеждением, что эта неизвестная женщина не является моей племянницей. У меня больше не оставалось ни малейшего сомнения по этому поводу. В былое время мы были так близки друг другу, что достаточно было даже малейшего намека или неосознанного жеста, чтобы разбудить во мне убедительные родственные чувства» {11}.