Жюль Верн - Геннадий Прашкевич

Неизвестное морское чудовище?

Или судно, построенное людьми?

Пьер Аронакс, профессор Парижского музея, от имени которого ведется повествование, убежден, что речь идет, скорее всего, о морском чудовище. Научная и околонаучная литература того времени действительно была полна самых необыкновенных описаний животного мира. Дикобразы, мечущие во врагов свои длинные отравленные иглы… Сказочный единорог — странный зверь с лошадиным туловищем, слоновьими ногами, оленьей головой и скрученным винтообразным рогом во лбу… Русалки, морские змеи, чудовищные спруты… Даже в псалмах можно прочесть: «Это море — великое и пространное: там пресмыкающиеся, которым нет числа, животные малые с большими. Там плавают корабли, там этот левиафан, которого Ты сотворил играть в нем».

В глубинах океанов вполне могут существовать формы жизни, неизвестные современной науке, считает профессор Пьер Аронакс, приглашенный на борт американского фрегата «Авраам Линкольн», уходящего в погоню за невиданным чудовищем. Вместе с Аронаксом отправляется в опасное плавание опытный гарпунер Нед Ленд. «Когда невежды утверждают, что какие-то зловещие кометы ни с того ни с сего бороздят небо, что в недрах земного шара обитают страшные допотопные животные, это еще куда ни шло, — знающе говорит он профессору Аронаксу. — Но такому серьезному астроному и геологу, как вы, и такому серьезному китобою, как я, смешны подобные сказки. Я много раз охотился за большими китами, многих из них загарпунил, и как бы ни были на вид они велики и сильны, ни один никогда не смог ни хвостом, ни бивнями пробить металлическую обшивку судна…»

Так случилось, что профессор Аронакс, его преданный слуга Консель и грубый, всегда недоверчивый гарпунер оказываются пленниками никому не ведомого капитана Немо, управляющего такой же загадочной подводной лодкой «Наутилус».

Капитан Немо — капитан Никто. Так можно перевести его имя.

Загадочный капитан сам указал профессору Аронаксу на то, что давно живет вне человечества — по своим собственным правилам. Ему неинтересно все это так называемое человечество с вечными его проблемами. Он навсегда порвал с обществом. В случае необходимости (и герои скоро сами в этом убедятся) он готов без каких-либо рассуждений пустить ко дну любой корабль вместе с экипажем, под каким бы флагом он ни ходил…

К удивлению Жюля Верна, роман вызвал у Этцеля множество замечаний.

И прежде всего необъяснимая, на его взгляд, агрессивность капитана Немо.

Конечно, Жюль Верн знал, что Этцелю приходилось в свое время править и Бальзака, и Гектора Мало, и даже неподражаемого мэтра Виктора Гюго. В конце концов, успех писателя нередко зависит от правильной политики его издателя, но… Если раньше письма Жюля Верна Этцелю пестрели уважительными, восторженными, даже восхищенными обращениями: «Мой божественный учитель…», «Дорогой мастер…», «О, мэтр, Ваши замечания верны…», «Ваша правка, дорогой Этцель, даже интереснее моих вариантов…», то теперь тон сменился.

«Читая рукопись, — довольно сухо сообщал Жюль Верн издателю, — старайтесь помнить, пожалуйста, что вызов "Наутилусу" брошен был иностранным кораблем, принадлежащим нации, которую капитан Немо от души ненавидит за смерть своих близких и друзей! Провоцирует не капитан Немо, а это его провоцируют. Немо — поляк, помните это. Он именно поляк, а потопленный корабль — судно русское…»

Жюль Верн имел в виду Польское восстание против России.

Совсем недавно, в 1863 году, оно было жестоко подавлено войсками.

Франция, несомненно, сочувствовала Польше, ведь поляки немало помогли ей в годы Наполеоновских войн. Но осторожный Этцель совершенно категорически выступил против такого, на его взгляд, резкого определения национальности капитана Немо и мотивов его поступков. Опытный политик, опытный издатель, — Этцель понимал, что французскому правительству не время именно сейчас портить отношения с Россией из-за какого-то там романа. К тому же в таком варианте книгу вряд ли переведут в России. А это очень жаль, ведь Россия — один из главных книжных рынков.

Почему, предлагал Этцель, не сделать капитана Немо борцом против работорговцев?

«О нет! — яростно возражал Жюль Верн. — Если уж я не могу внятно объяснить читателям ненависть капитана Немо к человечеству, то лучше вообще умолчу о прошлом героя, о его национальности. Допустить хотя бы на миг, что загадочный капитан ведет такое затворническое существование только из ненависти к рабовладению и очищает моря исключительно от работорговых судов, которых, кстати, уже почти и нет нигде, — очевидная нелепость…»

И далее: «Вы говорите, что, без разбора топя корабли, капитан Немо совершает гнусность! А я Вам на это отвечаю: нет! Вспомните, каким был первоначальный замысел моей книги. Польский аристократ, чьи дочери были изнасилованы, жена зарублена топором, отец умер под кнутом, поляк, чьи друзья гибнут в холодной Сибири, — он понимает, что само существование польской нации под угрозой! И если такой человек не имеет права топить русские фрегаты всюду, где они ему встретятся, значит, возмездие — пустое слово. Я бы в положении капитана Немо топил врагов без всяких угрызений совести. Из уважения к Вам я не упомяну ни кнута, ни Сибири, но повторяю, мне не хочется заниматься политикой…»

Вот тут-то самое время вспомнить о мыслях Робинзона Крузо.

«Пока мы шли, — читаем мы в знаменитом романе, любимом Жюлем Верном до конца жизни, — я имел время поразмыслить о воинственном предприятии, задуманном мною (нападение на каннибалов. — Г. П.), и моя решимость начала ослабевать. Не многочисленность неприятеля смущала меня; в борьбе с этими голыми, почти безоружными людьми все шансы на победу были, несомненно, на моей стороне, будь я даже один. Нет, меня терзало другого рода сомнение — сомнение в своей правоте. С какой стати, — спрашивал я себя, — и ради чего я собираюсь обагрить руки человеческой кровью? Какая крайность гонит меня? И кто, наконец, мне дал право убивать людей, не сделавших и не хотевших сделать мне никакого зла? Чем, в самом деле, они провинились передо мной? Их варварские обычаи меня не касаются; это несчастное наследие, перешедшее к ним от предков, проклятие, которым их покарал Господь. Но если Господь их покинул, если в своей премудрости Он рассудил за благо уподобить их скотам, то, во всяком случае, меня Он не уполномочивал быть их судьей, а тем более палачом. И, наконец, за пороки целого народа не подлежат отмщению отдельные люди»[27].

Так думает человек, который, в общем-то, высокой нравственностью никогда не отличался. Не раздумывая, он мог продать своего друга знакомому капитану, мечтать о множестве подданных, которые слушались бы каждого его слова, наконец, без каких-либо угрызений совести подводивший итоги нападения на дикарей (живых людей, между прочим) вот такими словами:

«Вот точный отчет:

3 — убито нашими выстрелами из-за дерева,