Александр Маккуин. Кровь под кожей - Эндрю Норман Уилсон

В июле 1995 года, после того как Джон Гальяно стал креативным дизайнером модного дома Givenchy со штаб-квартирой в Париже, Маккуин пригласил Джона Маккитерика выпить в один ист-эндский бар. Ли не мог поверить, что Гальяно – который после окончания колледжа Святого Мартина наладил выпуск одежды под собственной маркой также с центром в Париже – согласился работать на французскую транснациональную компанию LVMH.

«Зачем он пошел в такое унылое место?» – недоумевал Маккуин. «Ему нужны деньги, чтобы поддержать свой бизнес», – ответил Джон. «Но зачем ему уезжать из Лондона, где так здорово? Зачем вообще творить для других?»

Джон пытался объяснить экономические причины такого решения, но Ли все равно не понимал, что двигало Гальяно. «Тогда Гальяно был единственным дизайнером, которого он признавал, – вспоминает Маккитерик. – Он не считал, что непременно должен обойти Джона; Гальяно во многом был для него мерилом. Мода менялась; тогда крупные модные дома возвращались в мир стиля, и началось все с Гальяно».[423]

С тех самых пор, когда он учился в колледже Святого Мартина, Маккуин считал себя соперником Гальяно. Его однокурсница Адель Клаф вспоминает, как они пошли на распродажу остатков коллекции Гальяно, и Ли назвал все, что они увидели, «кучей мусора».[424] «Я никогда не слышала, чтобы он хвалил Гальяно, – говорит Элис Смит. – Правда, он и Диора ни разу не похвалил. У него были своеобразные представления о моде и стиле, и только ими он руководствовался».[425]

В 1995 году Маккуин высказал некоторые свои идеи в ходе дискуссии «На чаше весов: коммерция против креативности», устроенной лондонским Институтом современного искусства; его включили в группу экспертов вместе с дизайнерами Полом Смитом и Хелен Стори, стилистом Джуди Блейм и директором по дизайну фирмы «Маркс и Спенсер» Брайаном Годболдом. Маккуин пришел в джинсах и простой синей рубашке; он сразу дал понять, что ему не нравится положение, какое модная индустрия занимает в Великобритании. Он сказал Салли Брамптон, которая председательствовала на дискуссии, что в Великобритании его вещи покупает всего один бутик по сравнению с пятнадцатью магазинами в Японии. И в области производства он также вынужден искать предприятия за границей. «Найти производителя на родине немыслимо, – сказал он. – Они просто не желают знать о моих коллекциях». Кроме того, он обвинил студентов факультетов моды в недостатке технических способностей. «Легко быть фантастическим дизайнером на бумаге, но поручите студенту сшить, раскроить или перенести выкройку с бумаги на ткань – по-моему, три четверти из них не понимают, что делают».[426]

В начале лета 1995 года Маккуин съехал из квартиры Эндрю Гроувза на Грин-Лейнс и переселился в цокольный этаж дома 51 на Хокстон-сквер. В то время район еще не начали облагораживать; там не было модных баров и ресторанов, а купить еду, как пишет Грегор Мур в своей книге «Счастливое искусство», «можно было в единственном месте: в открытом круглые сутки гараже, где предлагали очень узкий ассортимент сладостей, газированных напитков и чипсов, а также иногда яйца по-шотландски».[427] Маккуин называл свой квартал «заброшенным и диким», но его преимуществом считал то, что «у вас было много места за ваши деньги».[428]

В дополнение к низкой квартирной плате Маккуина влекли в Хокстон жившие там молодые художники, ниспровергатели устоев, так называемые «молодые британские художники». В июле 1993 года Джошуа Компстон, который возглавлял студию Factual Nonsense, располагавшуюся в доме 44а по Шарлотт-Роуд, организовал на пересечении Ривингстон-стрит и Шарлотт-Роуд уличную вечеринку под названием «Праздник хуже чем смерть». Художник Гэри Хьюм, живший и работавший на Хокстон-сквер, оделся мексиканским бандитом и продавал стопки текилы; Трейси Эмин гадала желающим по руке; Гиллиан Уэринг оделась школьницей и разгуливала в обществе персоны, известной как «Женщина с удлиненными руками»; а Дэмьен Херст и Ангус Фэрхерст переоделись клоунами и поставили киоск, где за фунт торговали рисунками, которые вынимались из барабана. Они подписывали рисунки с обратной стороны. «За дополнительную плату в 50 пенсов художник показывал разрисованный пятнами зад. Это новшество придумал Ли Боуэри, который в тот день работал у них гримером», – пишет Мур.[429]

Ли переехал на Хокстон-сквер с одним черным мешком для мусора, в котором уместились его пожитки. В квартире не было ничего, кроме импровизированного душа и небольшого матраса на полу; туалет находился в коридоре, общий для всех жильцов. В день переезда он столкнулся в дверях с Майрой Чей Гайд, парикмахером и мужским стилистом из Америки, которая жила в мансарде. Она пригласила его к себе на чашку чая, и уже через пять минут Ли предложил ей поработать над его следующей коллекцией. По словам Майры, они тут же почувствовали взаимное притяжение. «Я полюбила его, – говорит она. – Можно было сразу сказать, что в нем есть нечто особенное. Он был очень, очень забавным; он меня часто смешил, и энергия била в нем ключом. Все причастные к моде слышали об «Изнасилованной Шотландии», об этом блестящем молодом человеке, который сделал поразительное шоу. С первой встречи я очень привязалась к нему и полюбила его как брата». Ли начал заходить к Майре на ужин, а потом, через месяц, переехал в мансарду, которую она делила со своим бойфрендом Ричардом. «У меня сохранился снимок того времени; на нем видно, как бедно мы жили. Старые стулья обиты дешевой материей, книжный шкаф сделан из досок, стоящих на кирпичах, а наши две «спальни» разделены занавеской, – говорит Майра. – Чтобы выжить, я подрабатывала стрижкой, потому что в мире моды денег не зарабатывала. В конце дня Ли собирал волосы с пола и вкладывал их в плексигласовые кармашки, которые прикреплял к своим костюмам». Ли нравилось, когда Майра его стригла, но он не мог долго сидеть на одном месте. Однажды он попросил ее выстричь у него на голове узор в виде линии кардиограммы на мониторе, которая постепенно становится ровной, – символ, который появится в его коллекциях. Этот образ будет преследовать его до самой смерти.[430]

В воскресенье 3 сентября 1995 года, после ночи, проведенной вне дома, Ли явился к Эндрю, который жил на севере Лондона. «Он вошел со словами: «Мне больно», – но я ответил: «Уходи, у тебя ломка», – вспоминает Эндрю. – Он уверял, что ему на самом деле больно, но я игнорировал его часа три, а потом все-таки вызвал скорую помощь. Оказалось, что у него лопнул аппендикс, и его срочно доставили в больницу Уиттингтон в Ислингтоне».[431] Выйдя из больницы, Ли сразу же вернулся к работе. Майра вспоминает, как поздно ночью, поужинав у нее, Маккуин возвращался в свою квартиру и начинал кроить жакет. «На следующее утро я спускалась, а вещь оказывалась законченной», – вспоминает она. С самого начала Ли дарил Майре свои вещи, в том числе зеленый шерстяной жакет в стиле милитари, расшитый золотыми галунами, и бамстеры с пятнами на ткани, как будто от мочи; обе вещи были из коллекции «Изнасилованная Шотландия». «Чтобы добиться такого эффекта, он использовал отбеливатель, – вспоминает Майра. – Пятна символизировали страх: девушки так напуганы, что обмочились. Меня называли «девушкой-попкой», потому что именно я всегда носила брюки-«попки», или бамстеры. Днем мне не хотелось выставлять зад напоказ, но по вечерам это сходило. Ли кроил брюки так, что создавалось впечатление, будто у тебя самая красивая задница на свете. Портной он был от Бога. В его одежде я чувствовала себя могущественной, сильной, красивой и очень сексуальной».[432]