Тайна Агаты Кристи - Мари Бенедикт

Арчи не отвечает. Да и что тут скажешь? Начнешь говорить – ты погиб, смолчишь – все равно погиб. Он прекрасно понимает, как выглядит сожжение последнего письма Агаты, которое она оставила прежде чем исчезнуть. Тут может быть только одно толкование.

– Я повторю вопрос, полковник Кристи. Зачем вы сожгли письмо жены?

– Это если исходить из предположения, что письмо существовало, – хватается он за последнюю соломинку.

– Ага, то есть вы хотите поиграть с нами в слова. – Годдард бросает быстрый взгляд на Кенворда. – Прекрасно. Мы тогда тоже не прочь. Одна особа видела конверт, оставленный вашей супругой для вас на столике в прихожей непосредственно перед исчезновением. Та особа запомнила конверт, поскольку он лежал рядом с другим конвертом – предназначенным ей.

Значит, вот откуда им все известно. Шарлотта раскололась. Ему следовало еще утром догадаться по ее настороженному виду. Что ее к этому подтолкнуло? Его интервью «Дэйли мэйл»? Его вчерашний срыв с Розалиндой? Или ее подговорила сестрица Мэри?

Что толку теперь отпираться? – думает он.

– Я не предавал письмо гласности, поскольку оно касалось одного исключительно личного дела, никакого отношения не имеющего к событиям, имевшим место позднее.

– То есть письмо все же существовало? – разумеется спрашивает Кенворд.

– Да, – отвечает Арчи. Как он может теперь это отрицать?

За вопросы снова принимается Годдард:

– Вы ожидаете, что мы поверим, будто вы сожгли письмо, поскольку в нем шла речь о некоем личном деле, не имеющем отношения к пропаже вашей жены?

– Да, это так. – Он продолжает держаться за эту версию, пусть она и выглядит в лучшем случае жалко и неубедительно.

– А может, это личное дело – ваш роман с мисс Нил? Вы наверняка понимаете, что такого рода личное дело имеет самое непосредственное отношение к расследованию исчезновения вашей жены.

– Это ваши домыслы. И я не готов вдаваться в подробности Агатиного письма. – У него нет выбора. Если он хочет после всей этой катастрофы остаться в живых, то должен гнуть свою линию. По сути, само же письмо и запрещает оглашать его содержание.

Кенворд встает, подходит к Арчи и, наклонившись, смотрит ему прямо в глаза.

– Сжигать последнее письмо от жены сразу после того, как полиция обнаружила ее брошенную машину, – невиновные люди, должен признаться, так себя не ведут. Так не ведет себя человек, которому нечего скрывать, человек, который встревожен пропажей супруги. Это – поведение виновного, уничтожающего улику.

Весна перетекла в лето, а мы с Арчи по-прежнему жили в разлуке. Его нынешняя поездка в Испанию затянулась и заняла не одну неделю, а несколько; я же по велению долга отправилась в Эшфилд. После маминой смерти нам предстояло определиться, что делать с семейным домом – продать, сдать в аренду или содержать самим, – поскольку от этого зависел налог на наследство, но прежде требовалось разобрать ее вещи. Мадж не могла покинуть Эбни-холл до августа, так что я трудилась в Эшфилде одна, если не считать Розалинду, нашего нового пса Питера и временно нанятую местную служанку, поскольку Шарлотта пока оставалась в Шотландии при больном отце. Когда в июне Арчи вернулся из Испании, мы договорились, что он остановится в своем лондонском клубе, а на уик-энды будет совершать вылазки в Эшфилд, – но даже тогда мы не виделись. Приехать к нам ему мешали то одни обстоятельства, то другие.

Я угнездилась в Эшфилде, который из дома, где жизнь бьет через край, превратился в музей прошлой жизни, в хранилище воспоминаний. Во всех пяти спальнях, в кабинете, в столовой, на веранде было полным-полно коробок с памятными мне вещами, некоторые годами никто не открывал, ведь мамино жизненное пространство в Эшфилде неуклонно сужалось. Лишь две навевающие печаль комнаты, где она просуществовала последние месяцы, не содержали обломков былых времен. После ее смерти – пока мы решали, как распорядиться домом, – я на долгие недели стала каталогизатором и комендантом эшфилдского прошлого.

Я никогда не знала заранее, что лежит в очередной коробке. Там могла оказаться пачка писем, которые мама с папой писали друг другу еще до свадьбы. Или ворох траченых молью платьев, которые мама носила благоуханными здешними вечерами. Или куча настольных игр вместе с «альбомом признаний», документом, запечатлевшим наши веселые времяпрепровождения. Или груда вещей тетушки-бабули вроде шелковых отрезов, которые она хранила для какого-нибудь давнего бала. Из каждой коробки на меня обрушивалось прошлое.

Но, сдерживая ради Розалинды слезы, я продолжала. Я перерывала все эти груды, сундуки, коробки, а рядом не было никого, кто смог бы меня поддержать, – даже мужа. В минуты, когда настроение становилось особенно мрачным, а разочарование в Арчи начинало нарастать, я пыталась поднять свой дух словами матери: если ты отбросишь недостойные мысли о своем супруге и подаришь ему нежный взгляд, то заслужишь его любовь, – и тут я вспоминала, кто именно дал мне этот мудрый совет, и вновь погружалась в скорбь. Но я крепилась.

Запах плесени стоял в Эшфилде все время, но дневные грозы его многократно усилили. Я старалась не обращать на него внимания и продолжала разгребать сундуки и посуду с приборами, скопившимися в столовой в сервантах и буфетах, но в какой-то момент он стал совсем невыносимым, а когда я увидела на стенах потеки воды, то поняла, что в некоторых коридорах и кладовках работать сейчас не получится. Мне пришлось удалиться на кухню, где кулинарные нотки в воздухе сглаживали запах тлена.

Розалинда с карандашами и альбомом для рисования приютилась в уголке за грубо сколоченным кухонным столом.

– Солнце когда-нибудь вернется? – спросила она.

Я села напротив и сжала ее ладошки.

– Обязательно, милая, – заверила я, хотя задавала себе тот же вопрос. Торки моего детства виделся мне сплошным размытым пятном из ярких дней и искрящихся волн, но теперь, казалось, он заражен нескончаемым дождем. Розалинда целыми днями не могла выйти из дома, и хотя она была серьезным ребенком, который сам способен себя занять, ее потихоньку начинала заедать скука.

– Думаю, завтра будет солнечно. И мы непременно поиграем на пляже, обещаю.

– Хорошо, мама, – вздохнула она и вернулась к рисованию.

– Спасибо, ты у меня такая умница, а я тут вожусь со всеми этими делами.

– Пожалуйста, – ответила она, не отрываясь от рисунка. – Просто жаль, что с нами нет папы, он играл бы со мной на уик-эндах.

Мне казалось, она не замечает постоянного отсутствия Арчи. Какая она восприимчивая! – подумала я.

– Мне тоже, – произнесла я, – но мне все равно очень нравится, как мы с тобой проводим лето.

Эта нежданная возможность пожить вдвоем не породила, конечно, столь же крепких уз, какие связывали нас с мамой, но в отсутствие Шарлотты и Арчи между нами все же возникло некоторое взаимопонимание и чувство товарищества.