Любовь и чума - Мануэль Гонзалес

Старец кивнул головой.

— И это чудовище безжалостно заставляет вас следовать за ним повсюду, потому что боится вашей мести? — спросила опять девушка.

Лицо логофета приняло вдруг свирепое выражение, и он знаком приказал дочери принудить Молипиери выпить содержимое кубка.

— Пейте, синьор Орио, — сказала Зоя, подходя к молодому человеку, которым, как казалось, овладело какое-то новое чувство. — Отец мой влил вам противоядие. Нам нужно жить, чтобы отблагодарить Комнина пыткой за пытку.

Венецианец повиновался, и этим крайне обрадовал старика. Затем последний начал объяснять знаками, что происходило при византийском дворе после побега посланников. Мануил, как и все недоверчивые деспоты, требовал от окружающих безусловного повиновения. Существование заговора сильно разозлило его. Сиани не сообщил ему имен виновных, и Кризанхир превратился из главы заговорщиков доносчиком на них, чтобы самому избежать гнева императора.

Никетас сумел дать своими знаками понять о страшной пытке, перенесенной им. Зоя следила за всеми подробностями. Она видела, как схватили спящего старика и потащили его в подземелье дворца, видела, как палач подходил к нему, как он грубой рукой откинул назад его голову и вырывал ему язык раскаленными щипцами. Доносчик присутствовал при этой возмутительной сцене и дрожал от страха, сознавая, что не старик заслуживал этой казни, а он сам. Император же приписал волнение прекрасного, надменного начальника варягов жалости к отцу любимой им девушки. Именно по просьбе Кризанхира логофету была дарована жизнь. Зоя поняла, что старик живет теперь только одной надеждой отомстить за себя и что физическая неспособность действовать делала его ум более изощренным и усиливала его ненависть.

Между тем патриций стал мало-помалу выходить из своего наркотического состояния и начал осознавать опасное положение, в котором он находился.

— Господин Никетас, — сказал он, схватив старика за руку — я хочу искупить свое легкомыслие, выдав отважного Комнина, связанного по рукам и ногам, сенату.

— Разумеется, так и следует сделать, — заметила гречанка, — но прежде всего нам надо самим выбраться из этой трущобы.

— Мы и выйдем, отсюда, несмотря ни на какие угрозы палача! — воскликнул Орио. — Я готов подражать Самсону, обрушившему храм на филистимлян.

При этих словах он вскочил и начал неистово трясти решетку окна.

Молодая девушка печально опустила голову.

— Вы забываете, что Мануил приставил к нам сторожа, — заметила она.

— Сторожа? — удивился Молипиери.

— Да. Берегитесь, синьор Орио, берегитесь! — закричала Зоя.

Все трое похолодели от испуга: из-за портьеры молельни показалась громадная голова льва, который пристально смотрел на них с видом существа, понимающего свою власть и силу. В его блестящих глазах можно было ясно прочесть: «Я не обращаю на вас внимания, потому что не чувствую еще голода, но я съем вас в свое время».

Овладев собой, Орио шепнул молодой девушке взволнованным голосом:

— Я попытаюсь защитить вас, только бы найти какое-нибудь оружие.

— Но это страшное животное не усмиришь никаким оружием.

— Однако Андрокл заставляет его слушаться при помощи одного только жезла, — заметил Орио с ободряющей улыбкой.

— Да, когда лев сыт, он слушается — и то единственно своего господина.

Зоя задрожала, а венецианец почти бессознательно притянул ее к себе, как бы решившись защищать девушку до последней возможности. Льву это, очевидно, не понравилось: он защелкал зубами и замахал хвостом, что доказывало его нетерпение и гнев. Потом он начал рваться с цепи и глухо рычать.

— Он разорвет цепь, — сказала молодая девушка, замирая от страха.

Молипиери оглядывался с отчаянием, отыскивая оружие. В это время Никетас, робко прижавшийся к стене, подал ему кинжал, вынутый им из-за складок одежды. Этот кинжал мог спасти жизнь и свободу, и Молипиери схватил его с радостью, какой он давно не испытывал. Лев не спускал глаз с молодого человека и внимательно следил за всеми его движениями. Патриций выпустил Зою и направился прямо к своему противнику с кинжалом в руках. Одним усилием лев сорвался с цепи, бросился на Молипиери, опрокинул его на землю и положил на него свою тяжелую лапу. Вся его поза говорила: «Это моя добыча. Пусть никто не тронет ее».

Но у женщин проявляется иногда в минуту опасности замечательная смелость. Молодая гречанка, которая несколько секунд до этого не помнила себя от ужаса, смело подошла ко льву и, встав подле него на колени, положила руку на его косматую голову.

Странное дело, вместо того чтобы разорвать гречанку, грозный зверь, оставив Молипиери, лег покорно у ее ног, как бы прося у девушки прощения за свою выходку.

Орио, поспешивший подняться на ноги, не верил своим глазам. Он спрашивал себя: не принадлежит ли дочь Никетаса к числу фессалийских волшебниц, одаренных всевозможными сверхъестественными свойствами? Как же иначе объяснить тот факт, что лев стал смирным при одном звуке ее голоса!

Но Зоя не разделяла его изумление. Она узнала в товарище Андрокла того самого льва, который был ранен на ипподроме любимцем Мануила и перенесен потом в сады ее отца.

Она ухаживала за львом, она вылечила его рану, сделала ручным, как собаку, — и лев выражал ей теперь свою признательность.

Зоя погладила его косматую гриву и встала, благодаря Всевышнему, Который помог ей избежать страшной смерти.

— Нам нечего бояться, — сказала она отцу и Орио. — Бедное животное узнало исцелившую его руку и из благодарности не причинит вреда ни мне, ни вам.

— Синьор Орио вы можете разломать оконную решетку, звать на помощь или выбить дверь, но не подходите ко мне: лев ревнив, — добавила она с улыбкой.

Рынок Фреззариа в Венеции представлял крайне интересное зрелище для постороннего наблюдателя. Довольно узкая площадь была вся занята торговыми помещениями. Рядом с лавкой золотых дел мастера, славившегося тончайшими золотыми цепочками, была фруктовая лавка, в которой возвышались аппетитные пирамиды сочных персиков и груды прозрачного винограда. Продавцы рыбы, украшенные, как древние боги, виноградными листьями, приглашали покупателей заглянуть в их чаны, наполненные различными сортами рыб, раками и устрицами. Особенно привлекали взоры ивовые корзины с желтыми дынями и зелеными арбузами, обложенными свежими листьями.

Дальше можно было заметить греческих купцов, сортировавших обернутые мхом бутылки с кипрским, хиосским и самосским вином.

Было прелестное утро. По небу плыли легкие оранжевые и розовые облачка, город казался окутанным золотистой дымкой, и все приняло по случаю прекрасной погоды совершенно праздничный вид. Повсюду слышались веселые разговоры, смех и песни.

Только на одну хорошенькую Беатриче не распространялось это веселое настроение. Она была очень бледна и едва удерживала своими дрожащими руками корзину с лимонами, а грустные глаза ее были устремлены на маленькую часовню, в которой виднелась из-за решетки статуя Богородицы с Предвечным младенцем на руках, украшенная коронкой из фольги, серебряными цветами и стеклянными бусами.