Виолончелистка - Михаэль Крюгер

Все, похоже, были всем довольны, лишь Юдит доставляла хлопоты. Ее гибкость и пластичность день ото дня прибавлялись прямо пропорционально стремлению угодить решительно всем: мне, Филиппу, адвокату, своей музыке. Вечерами, когда снисходил покой, на лице ее появлялось похоронное выражение. Ночами, когда я, следуя новоприобретенной привычке, наблюдал, как она спит, у меня складывалось впечатление, что ее подушка набита кактусами.

В воздухе ощущалось дыхание осени. Каштаны лопались, роняя на землю коричневые плоды, а по утрам над долиной висела белесая дымка, с каждым днем становившаяся все гуще. Крестьяне занимались сбором подсолнухов, безжизненно опустивших побуревшие головы, кукурузные поля проредились, красноватые венчики проса жадно улавливали последние теплые солнечные лучи. Над уже перепаханными полями повисала сизоватая мгла, а на другой стороне долины в небо повсюду поднимался дымок от костров. Лишь шелковица у дома сохранила темную, глянцевую листву, будто не ведавшую смены времен года.

— Надо бы подумать об отъезде, — напомнил я Юдит, которая, сидя у кухонного стола, уткнулась в партитуру, — лето ведь на исходе.

Перед началом занятий она хотела ненадолго съездить в Будапешт, на восьмидесятилетний юбилей своего дядюшки, пропустить который было никак нельзя.

— Тебе тоже надо поехать, — вдруг заявила она, — без тебя я не поеду. И если ты откажешься, я с тобой перестану разговаривать.

Что я потерял в Будапеште? Еще раз обойти тот самый, ныне явно отремонтированный и вылизанный квартальчик? Забежать в недавно открытый «Макдоналдс»? Перспектива отмечать юбилей в кругу родственников Юдит казалась мне просто невыносимой. А Мария? Что она скажет, если я заявлюсь в Будапешт в статусе сопровождающего лица Юдит? С двадцатилетним опозданием? Старичок-пришелец с благословенного Запада, из тех, что останавливаются в «Геллерте» и расплачиваются кредитными карточками?

— Не могу я ехать ни в какой Будапешт, мне надо работать, — вяло возразил я. — Может, на будущий год, когда закончу оперу.

Юдит ничего не ответила. Плечи ее задрожали, потом дрожь перешла на тело. Она словно из последних сил вскочила, отбросила стул, закрыла лицо руками и зарыдала, да так, будто сам дьявол вселился в нее. Я не реагировал. Не в том она была состоянии, чтобы воспринимать слова утешения. И я стал немым зрителем горя, которым Юдит не могла или не желала поделиться со мной.

С самого детства меня пугали подобные сцены. И мать моя, и тетки имели склонность в определенных ситуациях биться в истерике, а членам семьи только и оставалось, что молча дожидаться окончания припадка. Позже, когда они успокаивались, об этом не вспоминали, во всяком случае, при мне. Не мог я противодействовать и тому, что мою любимую тетушку поместили в закрытое отделение психиатрической лечебницы, где она пару лет жила под строгим надзором. Во время моих визитов она неизменно проявляла дружелюбие, будучи в то же время где-то далеко-далеко. Темное дно ее детства разверзлось, заявил мой отец, война затребовала последнюю жертву, сказала мать, сама страдавшая периодическими депрессиями и нередко проводившая не одну неделю в постели.

Потом Юдит вышла. Я остался сидеть у стола, пил вино, курил и слушал тишину. Внезапно обнаружив перед собой Филиппа — тот явился пригласить Юдит на прогулку, — я не сказал ни слова, лишь сделал жест в сторону ее комнаты, поскольку не сомневался, что Юдит легла в постель, но юноша тут же вернулся — ее у себя не было. Какое-то время мы сидели в кухне вдвоем и ждали ее, потом Филипп предложил отправиться на поиски.

От дома мы, расставшись, решили идти в двух направлениях. Филипп повернул к деревне, я направился к реке. Луна спряталась за тучами, и я передвигался почти что на ощупь. В воздухе носились летучие мыши и ночные пернатые, где-то хрипло кричала сова. В кустах по обочине дороги что-то трещало, шла тихая возня, там шла своя особая жизнь. Миновало немало времени, пока я добрался до реки. Юдит здесь и в помине не было. Вполголоса я позвал ее, но в ответ до меня донеслось лишь тихое бормотание речки, явно довольной тем, что после летнего зноя ей наконец посчастливилось заполучить по милости гроз чуточку свежей водицы. В воздухе стоял терпкий, гнилостный запах осени. Сколько же миллионов световых лет отделяют меня от Юдит и ее мира? — мелькнул в натруженном разуме вопрос. Даже отыскав ее, мне все равно никогда не заполучить ее назад.

В конце концов я оказался у небольшого пешеходного мостика, по которому перебрался на другой берег, откуда узкая и скользкая тропинка вела в деревню. Там я надеялся встретить Филиппа — наверняка он зайдет в «Кафе де спор» на рю Гамбетта, если только уже не обнаружил Юдит и не препроводил ее домой.

— Юдит… — шепнул я разлегшимся поперек дороги теням — луна на минутку выскочила из-за завесы облаков.

Передо мной темной крепостью возвышалась рощица, за ней лежала деревня, бледным заревом отражавшаяся на затянутом густыми облаками небе.

Юдит не было. Я уже добрался до мастерской жестянщика и до примыкавших к ней домиков, где обитали арабы. Окна светились призрачно-голубоватым — работал телевизор. В дверях стоял мужчина и курил, он приветствовал меня взмахом руки с сигаретой, я тоже махнул в ответ, так и не поняв, кто же это. Сквозь раскрытое окно я разглядел голову премьер-министра на весь экран, звук, вероятно, был благоразумно убавлен до минимума. Я сам неоднократно пользовался подобной методикой, дабы оградить свой разум от вторжения политики. На светлом камне церковных ступенек сидела пара и самозабвенно целовалась, за ними, беспокойно юля, наблюдала собака. Не отрываясь от подружки, молодой человек вдруг запустил вверх мячом, мяч, упав на брусчатку, подпрыгнул несколько раз и покатился ко мне, бросившийся вдогонку пес слегка задел меня хвостиком.

Выставив ногу, я придержал мяч, затем, дав отмашку, свирепо запустил им в стену церкви. Отскочив, мяч исчез во тьме. Собака так и осталась стоять в недоумении, я же свернул на рю Гамбетта, на другом конце которой еще светилась вывеска-реклама пива «Хайнекен». Юдит не было и там. Хозяин не видел ее вот уже несколько дней. И другие гости, немногословные Пьер и Жан, соответствующей жестикуляцией подтвердили слова хозяина. Оба несколько лет работали в Африке на каком-то строительстве и теперь, так и не вписавшись в деревенский быт, коротали вечера в этом заведении или же отправлялись на охоту. Я выпил с ними перно, затем бокал вина, потом чашку кофе. То, что Филипп так и не показался здесь, могло означать, что он все-таки встретился с Юдит. Так хотелось думать.

После того как я настоял на том, чтобы заплатить за всех, Жан на своей «веспе» доставил меня домой. Уже сидя на заднем сиденье с охотничьим ружьем Жана на коленях, я услышал, как хозяин с грохотом опустил железную решетку. Будто за мной захлопнулись двери тюрьмы.

Еще издали я заметил, что и у Филиппа, и у меня во всех окнах горит свет. В голове зазвучала мелодия Шуберта, повторяясь и повторяясь, как звуковая кольцовка, вот только слов я припомнить никак не мог. Оба дома возвышались в полуночном мраке кострами, на которых в прежние времена предавали огню грешников — двумя огромными факелами.